Карл Шурихт, скончавшийся в январе 1967 года (а родившийся в июле 1880), ныне мало кому известен, хотя такие музыканты, как Рихтер или Гилельс, были его большими поклонниками. В свое время он был одним их самых признанных и уважаемых дирижеров. 

Родился Шурихт в "музыкальной" семье: его отец был органным мастером, а мать - пианисткой и певицей. Талант Шурихта проявился в раннем детстве, когда он начал заниматься музыкой: с шести лет брал уроки фортепиано и скрипки. Как и у многих признанных дирижеров, первоначальной областью его интересов была композиция. Сочинять Карл начал рано, в 11 лет; уже в этом возрасте он написал музыку и либретто к двум операм. Успехи в композиции позволили ему получить стипендию и учиться в Hochschule fur Musik в Берлине, где его преподавателями были Эрнст Рудольф (фортепиано), ученик Клары Шуман, и Энгельберт Хумпердинк (композиция), автор оперы "Гензель и Гретель".

Выдающийся американский пианист и дирижёр Джеймс Ливайн родился в музыкальной семье. Его дед по материнской линии был кантором в синагоге; отец был скрипачом, руководителем небольшого танцевального оркестра, мать - профессиональной актрисой. Занятия фортепиано Ливайн начал в раннем детстве, а в десятилетнем возрасте уже выступил солистом во Втором фортепианном концерте Мендельсона с Симфоническим оркестром Цинциннати (родного города Ливайна). Затем он занимался музыкой с Вальтером Левиным, первым скрипачом квартета "La Salle Quartet".
В 1956 году Ливайн занимался фортепиано с Рудольфом Серкиным в Музыкальной школе Марльборо (Вермонт); на следующий год занятия фортепиано продолжились в Aspen Music School в Колорадо. В 1961 году молодой музыкант поступил в Джульярдскую музыкальную школу в Нью-Йорке, где проходил курс дирижирования в классе Жана Мореля (в Аспен он также посещал уроки дирижирования у Вольфганга Вакано). В 1964 году Ливайн заканчивает обучение в Джульярде и принимает участие в проекте Балтиморского симфонического оркестра "Американские дирижёры", где имел возможность практиковаться в дирижировании под руководством Валленштайна, Рудольфа и Клева.

Е. А. Мравинский

Путем безначальным - в безвестном пути
Идет он: молчанье вокруг; впереди -
Предвечная Божия ночь.
Ложатся туманы росой на чело
И падают звезды беззвучно-светло.
Идет он, - свой путь превозмочь...
Он тихо идет, скорбен, нем и велик
И взор опустил и склонил бледный лик -
Лишь слезы блестят из-под век...

Существуют художественные явления с ярко выраженным национальным обликом, присущим определенной культуре: французский импрессионизм, опера-буфф, искусство Шагала, драмы Вагнера и Мусоргского и т.д. - список можно продолжать. Они давно принадлежат мировой, отнюдь не массовой, культуре, хотя и вызывают справедливое чувство национальной гордости у просвещенной части того или иного народа. Естественно, соревновательность в их оценке неуместна. Но есть в искусстве, особенно в исполнительском, ряд мастеров с "лица необщим выраженьем", рожденных определенной национальной школой. К ним, на мой взгляд, относится Е. Ф. Светланов. Он в одном ряду с Рахманиновым, Репиным, Шаляпиным, Гречаниновым, Мясковским и Глазуновым. Его дирижерское творчество отмечено индивидуальным звуковым колоритом, масштабом и мощью, вышедшими из глубинного ощущения музыкантом образов России. В исполнительстве он в большей степени привержен широте рахманиновского распева, многослойности глазуновского оркестра, мудрости танеевской полифонии, нежели изыскам европейского классицизма или отвлеченной философии симфонизма Брамса.

Светланов, под стать себе, создал неповторимое звучание Госоркестра. Струнные у Светланова всегда были полнозвучны. Даже в "пиано" они не теряли насыщенности тона. Своей мощью и распевностью группа медных духовых была подобна звучанию мужских хоров старинных русских обителей. В апогеях светлановских кульминаций экстатические взрывы медных ошеломляют. А соло деревянных духовых завораживает своей мягкостью и задушевностью, подобно пастушьим наигрышам в бескрайних полях Руси уходящей. Звуковая палитра оркестра словно воспроизводит многокрасочный колорит кустодиевских полотен.

23 августа - день рождения выдающегося альтиста Уильяма Примроуза.

 В истории исполнительского искусства, как, впрочем, и любого другого, всегда были и есть первопроходцы. Один из них - великий альтист со "значимой" фамилией Примроуз ("первоцвет"). Имена нынешних альтовых знаменитостей знает весь мир, а некогда альт считался инструментом "неудачников" - несостоявшихся скрипачей, уделом которых были оркестры или (в лучшем случае) камерные ансамбли. До поры, до времени альтистам-солистам попросту нечего было играть, кроме, разве что, "Гарольда в Италии" Берлиоза, двух сонат Брамса и старинных произведений, написанных в оригинале для виолы д'амур. И кто знает, как бы сложилась судьба альтового исполнительства, если бы не выдающиеся альтисты середины ХХ века - Пауль Хиндемит, Анри Казадезюс, Лайонел Тертис, Вадим Борисовский, благодаря которым альтовый репертуар обогатился сочинениями самого Хиндемита, Бартока, Уолтона, Онеггера, Мийо, Шостаковича, - и, в конце концов, альт стал привилегированным, "элитарным" инструментом на концертной эстраде.

Среди этой ослепительной плеяды альтистов Примроуз - один из первых, кто сделал сольную карьеру и, пожалуй, наиболее знаменитый - может быть потому, что оставил большее число записей, чем другие, а может быть оттого, что его партнерами были самые прославленные исполнители ХХ века - Яша Хейфец, Эммануил Фойерман, Григорий Пятигорский, Йозеф Сигети, Артур Шнабель, Мариан Андерсон.

"Самое главное - эволюция. Именно эволюцию я сделал основным принципом своей жизни. Она необходима как гарант постоянного развития. Многие люди останавливаются в своем интеллектуальном развитии на разных стадиях своей жизни. (...) Поговорив с человеком о художественном творчестве, можно сразу понять, в каком возрасте прекратилось его развитие. Эти люди, как правило, называют остановку в своем развитии убеждениями или верой. Человеку начинает казаться, что он все уже познал, все изучил, все знает... Я же считаю, что процесс эволюции может остановить только смерть".
(Сергей Курехин. 1954-1996)

"…Как некий херувим,
Он несколько занес нам
песен райских.."
А.С.Пушкин.

Сейчас не могу точно вспомнить время моей первой встречи с Сергеем Курехином. Скорее всего, она состоялась в год выхода "Господина Оформителя". Нас свел мой друг, музыковед Сергей Сигитов, читавший лекции по истории музыки в Институте Культуры, в котором учился, но так и не закончил герой моего рассказа.

Немногие сегодня знают о жизни и творчестве братьев Пироговых, чьи голоса и талант вошли в золотой фонд отечественной оперы. Где еще в мире есть подобное - пятерым родным братьям природа подарила мощные, неповторимые голоса. Воистину Бог отметил эту фамилию. В истории мирового вокала нет и не было подобной "семейственности": у всех внуков бурлака-ямщика Ивана Пирогова оказались неслыханно мощные басы. (А сам дед Иван когда-то получил за свой голос красноречивое прозвище Колокол). Знаменитая певица М. П. Максакова писала: "Думая о Пироговых, хочется еще раз сказать: как же щедра русская земля, породившая это чудо природы..."

На Оке, неподалеку от есенинского Константинова, в селе Новоселки, и жила семья Пироговых.

Вспоминая Константина Лаптева

Певческая судьба подчас шокирует своей непоследовательностью и парадоксальностью. Предоставляя человеку очень многое, она в дальнейшем вольно или невольно искажает восприятие его личности в последующих поколениях, отдаляет и пытается стереть воспоминания о нём.
К немалому сожалению, сейчас о Константине Лаптеве, наверное, с ходу не расскажут и многие из "просвещённых" меломанов. Его немногочисленные записи лишь изредка можно услышать на каналах классической музыки. Между тем имя это - и в контексте наших дней, и во вневременнoм измерении - более чем достойно внимания.

Искусство Марии Максаковой принадлежит к золотому периоду существования Большого театра, быть может, к самой яркой эпохе в его истории, когда на этой сцене творили воистину титаны русской вокальной школы. Собинов и Нежданова, Держинская и Обухова, Лемешев и Козловский, Ханаев и Озеров, Барсова и Степанова, Катульская и Нэлепп, Рейзен и Михайлов, братья Пироговы, Шпиллер и Давыдова - вот лишь некоторые имена звездной россыпи солистов Большого театра, среди которых достойное место по праву принадлежит Максаковой. Сегодня нам трудно поверить в реальность подобного счастливого стечения обстоятельств - чтобы такие певцы, лучшие певческие силы огромной страны - были сосредоточены практически в один период времени в труппе одного, пусть и главного театра страны. Это великое поколение снискало Большому театру такую славу, отсвет которой по сей день озаряет его сцену, ставшую священным местом русского искусства. Максакова была полноправным сотворцом этой немеркнущей с годами славы, певицей, сумевшей вписать свою неповторимую страницу в историю русского музыкального театра.

Мария Максакова родилась 26 марта (8 апреля) 1902 года; её творческий путь начинался в родном городе - Астрахани, где будущая звезда пела сначала в церковном хоре, а затем училась в музыкальном училище. Огромное влияние на формирование будущей артистки оказал ее педагог, наставник и друг, а впоследствии муж, знаменитый драматический баритон Максимилиан Максаков.

Преданность своему делу не оставляет Рене ПАПЕ, даже когда он покидает сцену: интервью с певцом, который любит говорить то, что он думает в той же степени, в которой ненавидит политические игры

"Всё, чего я хочу - это доставить публике удовольствие". Рене Папе, заявивиший о себе в первые годы XXI века, как о наиболее харизматичном басе нашего времени, за наше двухчасовое интервью (изрядно сдобренное пивом и граппой) во Флоренции минувшей зимой повторил эту фразу несколько раз. Совершенно логичное и неоспоримое утверждение в устах настоящего артиста. В то же время, именно эта фраза была и сюрпризом, поскольку весьма немногие оперные певцы сегодня отличаются настолько ясным и непретенциозным видением своей миссии в жизни - а может быть и потому, что мы склонны ассоциировать немецкую оперную эстетику (а Папе не только родился в Дрездене, но и является ведущим вагнеровским певцом) скорее с angst (беспокойством, тоской - нем.), чем с неомрачённой радостью.
Конечно, даже боль может быть приятной (что явно дают нам понять некоторые немецкие режиссёры в их переполненных страданием плоти "прочтениях"), однако мастерство и артистизм Папе, по большому счёту, строятся на сердечности, на открытости чувств, на радости взаимопонимания.