Риккардо Мути вернулся в Ла Скала - правда, во главе Венского Филармонического.

Риккардо Мути, ушедший в отставку с поста музыкального директора Скала в прошлом месяце, продирижировал второго мая в прославленном театре концертом в рамках гастролей оркестра Венской Филармонии.

Эмоциональное "возвращение" дирижёра вызвало множество вопросов по поводу возможности действительного возвращения легендарного маэстро в Ла Скала. Нынешний концерт был организован уже давно, а две тысячи билетов на него были проданы ещё два месяца назад.

"Пиковая дама означает тайную недоброжелательность"

Избавиться от наваждения "Пиковой дамы", преодолеть притяжение оперы Чайковского не под силу даже гениальному композитору. Преодолеть ее магию (но не влияние!) Прокофьеву все же удалось в опере "Игрок".
Он превзошел "Пиковую даму" Чайковского по эмоциональному напряжению и экспрессии. Однако в силу многих причин прокофьевский "Игрок" не стал таким же бесспорным вневременным шедевром, как опера Чайковского. На "Игроке" лежит четкая печать времени создания - эпохи экспрессионизма 20-х годов ХХ века, со всеми его достоинствами и издержками. Эмоциональный "перехлест" музыки, сохраняющийся на всем протяжении оперы, в конце концов, утомляет, и даже портреты трагикомических персонажей, выписанные яркими комическими красками, не создают необходимого контраста в мрачной палитре "Игрока".

"Герман"

Мы сосредоточимся на анализе развернутой музыкальной пьесы, посвященной Герману. Она представляет собой уникальную "микросимфонию". Ее образная и эмоциональная насыщенность, парадоксальное сочетание "несовместимых" жанров, стремительность драматического развития, "спрессованность" времени и высокая концентрация мысли - уникальны. Пьеса Прокофьева могла бы стать масштабной симфонией или романтической поэмой в духе Листа или Чайковского так же, как и повесть Пушкина, несправедливо разжалованная Белинским в чин "мастерского рассказа", могла бы превратиться в обширный роман. Способность музыки предельно спрессовывать время или разрежать его в пространстве по-разному проявлялась в творчестве композиторов прошлого. Концентрировать время в музыке гениально удавалось, в первую очередь, Моцарту, а растягивать "до бесконечности" - Вагнеру. Прокофьев же совместил эти свойства музыки в одной небольшой пьесе. О ней можно сказать словами Моцарта: "здесь ровно столько нот, сколько нужно".

"Дети Розенталя" в Большом театре

Едва ли постановка какой-либо ещё оперы вызывала в обществе такой резонанс: не то что споры, а настоящий раскол и пышащие злобой филиппики сторонников противоположных точек зрения в отношении друг друга.
Трудно припомнить аналогичный пример не только в истории отечественной оперы, но и мировой. Немало опер, теперь уже классического репертуара, вызывали жаркие споры среди своих первых слушателей, но бывало это уже после премьеры, когда опера становилась достоянием широкой аудитории.

История с «Детьми Розенталя» Леонида Десятникова с самого начала носила фантасмагорический характер, когда с ног на голову было поставлено практически всё: скандал разразился задолго до премьеры произведения, когда никто ещё толком не слышал из него ни одной ноты; в сугубо музыкальном жанре, где слово играет второстепенную, подчинённую роль, яблоком раздора стало даже не либретто, а собственно фигура либреттиста Владимира Сорокина; судить музыкальное произведение взялись люди, совершенно некомпетентные в вопросах искусства, - депутаты, у которых, как представляется, должно быть немало и других, куда более важных для судеб страны забот.

Пожар в берлинской Дойче Опер

Берлин. Пожар, случившийся рано утром в Берлинской Deutsche Oper, причинил незначительные повреждения в складских помещениях и мастерских; ни один человек не пострадал, и дирекция оперы заявила, что никаких отмен в намеченном графике спектаклей не планируется.

Пожар возник в складском помещении здания около семи тридцати утра. С пламенем удалось справиться в течение часа; огню не удалось распространиться за пределы склада.

"Лиза"

"Она была самолюбива, живо чувствовала свое положение и глядела кругом себя - с нетерпением ожидала избавителя".

Итак, Лизавета Ивановна, как и Германн, бедна и зависима. Германн в ее жизни - лишь случайность, возможный избавитель от унизительной зависимости. Стало быть, цели у них одинаковые, и любовь здесь была бы неуместной. Пушкин заменяет ее интригой. Лизавета Ивановна и Германн, скорее, товарищи по несчастью. В конце концов, ее судьба после встречи с Германном складывается вполне благополучно. Она выходит замуж "за очень любезного молодого человека". Пушкин пишет о Лизавете Ивановне с явным сочувствием и симпатией. В повести есть несколько ее словесных портретов, где автор явно любуется ею.

Его звали Фульмине. Это был одинокий рыцарь улиц моего родного Бассано. Не раз, еще ребенком, я встречал его на Понте-Веккьо или на дороге, ведущей в горы. Он декламировал стихи древних поэтов, в которых воспевались река и горные вершины. Летом он ночевал на скамейке в парке, прикрыв лицо шляпой и вытянув ноги, обутые в башмаки разного цвета. Из-под коротковатых штанов выглядывали его тощие лодыжки. Пиджак, всегда застегнутый на все пуговицы, был ему тесен, а шелковый шарфик a la belle epoque, скрепленный на шее английской булавкой, заменял ему рубашку. Пальцы Фульмине с нанизанными на них экзотическими колечками, которые он делал из фантиков, время от времени вращали бамбуковую трость. Шляпа с широкими, загнутыми кверху полями, украшенная перьями, утонченное лицо человека неопределенного возраста под ней - все это придавало ему отдаленное сходство с Дон Кихотом.

таинственная эпидемия угрожает "королевским инструментам" Европы 

Таинственная эпидемия "органных болезней" может заставить умолкнуть многие величайшие инструменты Европы. Поскольку органы уже давно ценятся не только в качестве музыкальных инструментов, но и носителей истории и культуры, Европейский Союз учредил специальное исследование инструментов, голоса которых ныне внезапно оказались под угрозой.

 "Органы были персональными компьютерами своего времени - наиболее сложными созданиями человеческих рук, - говорит Карл Йоган Бергштен, инженер-исследователь и органист из шведского Гётеборгского Университета. - Они соединяли столько различных дисциплин - как научных, так и из области искусства, что это само по себе делает орган центральной фигурой, без которой невозможно обойтись в общем культурном наследии Европы."

Г-н Бергштен возглавляет команду химиков, металлургов, историков музыки и других экспертов, которые получили финансовую поддержку от ЕС для комплексного исследования проблемы, из-за которой органные трубы инструментов по всей Европе стремительно коррозируют. Проблема получила название COLLAPSE - аббревиатура от "Corrosion of Lead and Lead-Tin Alloys of Organ Pipes in Europe" ("Коррозия свинцовых и свинцово-оловянных сплавов органных труб в Европе").

В один прекрасный день Фульмине исчез. Ему потребовалась срочная медицинская помощь, и его положили в больницу. Там он и умер - на прохладной и чистой больничной постели. Этого милого проказника оплакивал весь город.

Я рассказал о Фульмине лишь по одной простой причине: когда я впервые читал либретто "Джанни Скикки", мне вспомнился именно он. Его живые глаза, то, как он пленительно улыбался уголками рта, короткие и густые брови, взъерошенные длинные волосы, спадавшие на плечи, выразительные - в "драгоценных" украшениях - пальцы - все это всплыло в моей памяти, и я увидел его как живого. Благодаря ему я с поразительной легкостью постиг характер другого обаятельного плута, пришедшего к нам из средневековья - Джанни Скикки. Можно сказать, что мы оба пристально изучали портреты Франса Халса и кое-что позаимствовали оттуда для своего грима. Мы знали, что нам нужен тип тосканца-простолюдина, восприимчивого и лукавого, внешне смиренного, но весьма изворотливого.

Форцано хотелось, чтобы исполнители как можно больше играли на просцениуме, - он считал, что в этом случае публика полнее насладится и самой комедией, и костюмами артистов. Поэтому певцы у меня как бы прогуливались по сцене. Занавес поднимался при полной тишине, открывая задник (практически сцену), на котором изображена одна из улочек Флоренции 1299 года, освещенная мягким сентябрьским солнцем.

В центре сидит Бетто ди Синья... Бетто ди Синья неповоротлив, на нем грязные, стоптанные башмаки и старый крестьянский картуз. Он робок, но глаза у него живые, как у хорька. Его движения замедленны и неуклюжи. И хотя Бетто не выглядит старым, он сильно сутулится. Позднее мы увидим, как при разговоре он растопыривает пальцы, будто помогая себе подыскивать нужное слово. Рядом с ним стоит клетка с двумя цыплятами, в руках он держит корзину с яблоками и грушами, которую имеет обыкновение подносить Буозо Донати. Восемь утра. Бетто хочет выждать из приличия еще немного времени - сейчас еще рановато входить в дом. О том, что его богатый родственник серьезно болен, ему пока неизвестно.