Первый акт Фальстафа я повторял каждый день, потому что Тосканини хотел, чтобы я как можно глубже вошел в роль, буквально перевоплотился бы в этого толстого обжору и он стал бы моей второй натурой. 

Маэстро придавал огромное значение монологу I акта из-за многообразия оттенков, которые надо было придавать словам.
Данизе научил меня придавать больше выразительности слову «ladri» (воры), произнося его иначе – «laderi», считая, что добавление гласной «е» делает слово более выпуклым, хотя сама эта гласная почти незаметна. Две стоящие рядом согласные «dr» лишают слово звучности, певучести. Тосканини со своим тончайшим слухом сразу же уловил это мое новшество и похвалил.

Однажды Тосканини пришел на репетицию с партитурой Фальстафа в первом издании и проиграл ансамбль, который не получился у Верди. Он рассказал, что у Верди не было вдохновения, когда он писал этот первый вариант ансамбля. Он ему не нравился, композитор хотел заменить его, но дни шли, а у него ничего не получалось. И вдруг, когда меньше всего этого ожидали, он принес на репетицию в «Ла Скала» партии нового ансамбля, который написал сразу, под влиянием неожиданного счастливого вдохновения.
Тосканини говорил, что Верди всегда хотел написать оперу-буффа, но воспоминания о "Мнимом Станиславе" удерживали его от этого.

Причина неуспеха "Мнимого Станислава" заключалась, по мнению Тосканини, не в неспособности великого композитора, а в том, что в ту пору, когда он писал музыку этой веселой оперы, – он потерял жену и двоих детей и сам из-за этих несчастий тяжело заболел!

Первый спектакль состоялся в театре «Ла Скала» 9 февраля 1893 года. Его исполняли:
Фальстаф – Виктор Морель
Форд – Антонио Пини Корси
Бардольф – Паоло Пелагалли Россетти
Пистола – Витторио Аримонди
Кайюс – Джованни Пароли
Фентон – Эдоардо Гарбен
Алиса – Эмма Цилли
Нанетта – Аделина Стеле
Квикли – Джузеппина Паста
Мэг – Вирджиния Гверрини
Дирижер – Эдоардо Маскерони

В ту пору приехал из Италии дирижер Гвидо Кантелли, с которым я был дружен еще с тех пор, как пел в Новаре. Я встретился с ним в Эн-Би-Си у маэстро, который очень благоволил к нему. Кантелли часто присутствовал на моих занятиях с маэстро. Однажды, когда Кантелли репетировал с оркестром в студии «8Н», маэстро сказал мне:
– Кантелли рожден дирижером и обладает всем необходимым, чтобы стать великим дирижером... Я не вечен и хочу, чтобы он дирижировал оперой и полюбил Верди. Концертами, в конце концов, каждый может дирижировать, а вот оперой – куда труднее.

Я понял из его слов, что он очень высоко ценил Кантелли и уже тогда видел в нем своего преемника, который сможет интерпретировать и прославлять наши шедевры. К сожалению, трагический случай оборвал жизнь молодого музыканта. И эта потеря была в высшей степени тяжелой и для нас и для искусства.

Однажды маэстро захотел сам спеть мне монолог «Когда я был пажом», единственный эпизод из оперы, которым мы еще не занимались. Он сказал:
– Послушай, как я спел бы этот шедевр, если бы был баритоном.
И он запел, аккомпанируя себе, закрыв глаза. Окончив, он воскликнул:
– Прекрасно, не правда ли? Чувствуется, что ария написана сразу, на едином дыхании. А теперь спой ты, как ты это чувствуешь.
Я спел, и маэстро сказал:
– У меня получилось красиво, но и у тебя тоже хорошо. И знаешь, почему? Потому что, исполняя, ты не подражал мне. Всегда пой так. Искусство, запомни это, – продолжал он, – всегда должно идти от сердца, всегда должно быть непосредственным. А если же думать, ломать голову, как добиться цели, простота и непосредственность тут же исчезнут.

Для партии Фентона, этого очень славного героя, который словно освещает всю оперу нежной красотой, ему хотелось иметь красивый голос, свежий, молодой, непосредственный. Он слышал по радио трансляцию оперы "Фауст", в которой главную партию пел тенор Джузеппе Ди Стефано. Он пришел в восторг и сказал мне:
– Это до в романсе просто великолепно, как по эмиссии звука, так и по затуханию, и я должен признать, что это один из самых прекрасных теноров, какого я когда-либо слышал... Увидишь его в «Метрополитен», скажи ему, что я хочу поговорить с ним.

Я выполнил поручение, но Ди Стефано был в ту пору очень занят и не смог спеть Фентона. Маэстро, однако, часто вспоминал о нем и, когда дирижировал Реквиемом Верди, поручил ему великолепную партию тенора.

Однажды я допустил какую-то ошибку, и маэстро воскликнул:
– И ты еще играл на гобое! Представляю, какой же ты был отвратительный гобоист. – Но тут же поправился и сказал: – Представляю, каким ты был тогда мальчишкой...

На другой день я пришел к маэстро немного раньше, захватив свой гобой. Я вошел в кабинет, поздоровался с ним, взял инструмент и, к его величайшему изумлению, принялся играть «Ларго» из Кончерто гроссо № 10 Генделя.

Читатель может себе представить лицо Тосканини. Он в растерянности продолжал смотреть на меня. Наверное, решил: сошел с ума, не иначе! Однако когда я закончил играть, он подошел ко мне и сказал:
– А знаешь, у тебя неплохая постановка звука! У кого ты учился?

Работа над Фальстафом продолжалась почти без единого выходного дня. Для меня же, главного персонажа, это было бесконечно тяжелое испытание, потому что маэстро требовал все новых и новых красок. Если вспомнить, что я еще пел в «Метрополитен», можно понять меня – у меня не было ни минуты отдыха... 

Маэстро очень нравился голос меццо-сопрано Хло Эльмо, которая пела Квикли. Он говорил:
– У Эльмо прекраснейший голос, но я бы хотел посоветовать ей не петь слишком часто Трубадура. Азучена – это драматическая партия, и если стараться придать героине больше драматичности, то это может оказаться довольно рискованно для голоса и вредно, тем более, что голос у Эльмо сильный и темперамент пылкий.

Я пел партию Форда в «Метрополитен», и маэстро, который однажды слушал трансляцию этой оперы, сказал мне как-то:

– Ты, дорогой мой, покажи Гуаррере, как ты пел этот вокализ. У тебя это получалось очень хорошо. Я же помню!
Признаюсь, я тоже столкнулся с теми же трудностями, что и Гуаррера, и только Данизе помог мне справиться с ними, объяснив, как нужно петь этот вокализ.

Данизе сказал:
– Подражай тенору, Вальденго, и увидишь, что споешь его очень легко. А если будешь понижать голос, никогда не сможешь спеть его хорошо.
И действительно, последовав совету Данизе, я пел вокализ совершенно спокойно и на последних нотах умел гасить звук.
Я научил этому Гуарреру, и он превосходно исполнил этот пассаж. Это было просто, как колумбово яйцо, но нужно было знать, как это делается.

Однажды, все там же, в Эн-Би-Си, я занимался с маэстро Фальстафом, как вдруг вошли руководители Эн-Би-Си. Я вышел из кабинета и стал ждать в коридоре. Прошло целых полчаса, и вот наконец вышел маэстро и позвал меня.

– Как у тебя голос? – тихо спросил он.– Можешь спеть сейчас для них I акт Фальстафа?.. Знаешь, эти господа там понятия не имеют, что за шедевр Фальстаф! Давай дадим им послушать эту божественную музыку.
Я ответил:
– Маэстро, я готов петь.
– Хорошо, тогда я буду петь другие партии и подавать тебе реплики. Следи за мной. Не нервничай, дорогой мой. – И добавил шепотом, подмигнув: – Знаешь, это ведь наши хозяева!