Если на сцене изображаются казаки, — а они играют большую роль в опере, — то их появление на сцене ни в музыке, ни в пении не отмечается ничем характерным для казаков, их песен и музыки. То же самое относится и к горским народам. Если по ходу действия исполняется лезгинка, то мелодия ее ничем не напоминает известные популярные мелодии лезгинки. В погоне за оригинальностью автор дал свою музыку лезгинки, маловразумительную, скучную, гораздо менее содержательную и красивую, чем обычная народная музыка лезгинки.

Претензия на оригинальность пронизывает всю партитуру оперы. Музыка действует на зрителя, я бы сказал, ошарашивающе. Отдельные строфы и сцены элегического или полумелодийного характера или претендующие на мелодичность внезапно прерываются шумом и криком в два форте, тогда музыка начинает напоминать шум на строительной площадке в момент, когда работают экскаваторы, камнедробилки и бетономешалки. Эти шумы, чуждые нормальному человеческому слуху, дезорганизуют слушателя.

Года два-три назад один журнал провел опрос. Примерно двум десяткам композиторов из числа современников Мессиана было предложено ответить, действительно ли он талантлив. Это мне напоминает о том, что происходило лет тридцать назад в зале Гаво, когда целый синклит авторитетов занимался там выяснением отношения публики к некоему молодому композитору, знакомому мне до мельчайших подробностей...

Лишь один из защитников этого молодого человека дерзнул связать его имя с бетховенским, и тотчас же вся клика критиков едва не растерзала по ошибке на клочки какого-то несчастливца, который первым подвернулся ей под руку. А кому-то другому милостиво посоветовали отправиться подальше лет на десять, чтобы созреть под сенью пальм.

Каварадосси дал меткую характеристику этому честолюбивому карьеристу: "Святоша, что под маской лицемерною предается исступленному разврату..." Неудивительно, что зловещая фигура барона заставила трепетать не только Рим, но также, несомненно, Остию и Чивитавеккью. Если обратиться к менее отдаленным от нас временам, то такой человек, как Скарпиа, вполне мог оказаться среди тех, кто предстал в качестве обвиняемых на Нюрнбергском процессе.

Уверовавший в собственную непогрешимость, обладающий безграничной властью, этот респектабельный мужчина - элегантный садист, который находит удовольствие в том, чтобы пощекотать себе нервы. В знаменитой сцене молебна дано исчерпывающее описание изувера; с легкостью необыкновенной барон переходит от героической патетики к религиозной экзальтации, когда театрально бьет себя кулаком в грудь, прилюдно разыгрывая покаяние.