"Хованщина" в Лондоне

Мы продолжаем публиковать отзывы английской критики на гастроли оперной труппы Мариинского театра - или "Киров-оперы", как её привычно называют на Западе - в Лондоне. Предлагаем вашему вниманию две рецензии на оперу "Хованщина".
"Нафталинный" раритет, похоже, понравился...

Во второй из своих трёх лондонских продукций Киров опера разумно повернулась к тому, что удаётся ей лучше всего: старомодная русская опера, поставленная в старомодной манере. Это постановка "Хованщины" Мусоргского 1960 года, подновлённая Юрием Александровым. Она определённо хороша, со своим составом из более-менее исторических персонажей, излагающих свои речения на фоне целой серии искусно расписанных декораций, что образуют своеобразный путеводитель по старой Москве.

Эти огромные декорации влекут за собой долгие перерывы для их смены, а сюжет - политическая интрига, смешанная с дискуссиями насчёт будущего России под Петром Великим - сделан для продолжительных картин. Тем не менее, когда Киров опера привозила эту постановку в Лондон пять лет назад, в ней был мощный драматический напор, хотя табло для субтитров было тогда не в порядке. На сей раз титры работали превосходно - но драма началась далеко не сразу.

Наиболее вероятная причина этого, очевидно, заключалась в том, что труппа выглядит несколько уставшей - и учитывая привычку Кировской оперы прокатываться по каждому фестивалю, что только есть в ежегодном справочнике, без передышки даже на один вечер, неудивительно, если именно так оно и было.

Владимиру Ванееву не хватало авторитета для религиозного лидера Досифея; Андрей Владимира Галузина не мог справиться с трудностями вплоть до последнего акта. Мужской хор, поделенный в первом акте на три части, был очень блеклым. Валерий Гергиев в яме, как всегда, ответственно относился к певцам, однако его оркестр слишком часто звучал пристойно в то время, как (мы это знаем) мог прозвучать блестяще.

И конечно, Киров опера никогда не может быть ординарной в этом репертуаре. Сергей Алексашкин в роли старого Ивана Хованского - это настоящее удовольствие; он выдаёт свои фразы зрелым, сочным и мясистым басом в роли, которая требует определённой развязности. Высшей точкой, думается, была Ольга Бородина, певшая Марфу с пленительной уравновешенностью, а в финальной сцене она таким чувственным тоном убеждает Андрея принять мученическую смерть, что делается похожей на сирену, завлекающую свою жертву в пучину.

Бороды: да или нет? Это, в общих чертах, центральный вопрос грандиозной "национальной драмы" Мусоргского. И в то время, как исторический ответ может быть "нет" - безбородый лик Петра Великого маячит над драмой - симпатии композитора на стороне бородатых. Они, разумеется, обречены: так много бород и свечей в столь близком соседстве просто провоцируют неприятности.

Эта затасканная продукция Кировской оперы, должно быть, самая супер-натуралистическая постановка, когда-либо появлявшаяся на сцене Ковент Гарден, с её хрупкими "открыточными" декорациями и неприспособленностью к сцене.

Однако труппа, представляющая спектакль, по сравнению с вялым и апатичным "Борисом Годуновым", данным в понедельник, изменилась до неузнаваемости - напоминание о том, что Валерий Гергиев и его Мариинская опера всё же чего-то из себя представляют. Появились музыкальность и убедительность - кроме того, состав исполнителей был не в пример лучше.
...труппа, по сравнению с вялым и апатичным "Борисом Годуновым", данным в понедельник, изменилась до неузнаваемости - напоминание о том, что Валерий Гергиев и его Мариинская опера всё же чего-то из себя представляют...

Худшее в подобной, абсолютно лишённой интерпретации ...труппа, по сравнению с вялым и апатичным "Борисом Годуновым", данным в понедельник, изменилась до неузнаваемости - напоминание о том, что Валерий Гергиев и его Мариинская опера всё же чего-то из себя представляют...
постановке - это тот факт, что всё сводится к простой ссоре двух лагерей; для ранней
русской истории подобный низкий "градус" продукции оставляет зрителей равнодушными: толпа следует за толпой с жалобными ламентациями хора.

Народ подвергается унижению и разорению, попутно споря по пустякам с удивительным отсутствием логики и какой-либо последовательности. Вечер наполняется жизнью только с появлением персональной драмы на сцене: тогда мы вспоминаем мощь музыки и голоса оживляют благородство человеческих страданий. Более всего это чувствуется в роли Марфы, спетой феноменальным контральто Ольги Бородиной - голосом, способным быть прекрасным, нежным - и крепким, как сталь.

Её убеждения и мотивации суровы - возможно, она апокалиптическая психопатка; она также соблазнительница и обманщица, а самые сладкие её грёзы - о том, как она вместе со своим подлецом Андреем "сгорят вместе, как две церковные свечки".

Музыка Марфы наиболее мелодична и изящна во всей опере, и она выявляет наиболее волнующие моменты в оркестре: нежно текстурированные, но не лишённые алмазного блеска струнные в сцене гадания, и удивительное бормотание кларнета, когда Марфа предсказывает будущее Голицыну. Её достойно поддерживает Досифей Владимира Ванеева: его легато, его сердечность на тысячи миль отстоят от его Бориса, хотя тот подспудно-фашистский хламом, что звучит в его речах, и щедро изливаемая на него симпатиея не может не тревожить.

Более привлекателен стилизованно-брутальный Хованский - старая Россия в своих наихудших и наилучших проявлениях. Вы сидите, с нетерпением ожидая прихода гвардейцев, что положат конец этой бессмыслице, но Мусоргский предпочитает массовое самосожжение и предвестие грядущего рокового конца.

К чему, собственно говоря, мы и пришли.

© Robert Thicknesse, August 05, 2005 © The Times
© Призрачный обозреватель Кончита Миллер, перевод, 2005.

При перепечатке просьба ссылаться на источник и ставить создателей сайта в известность.