Балаган на сцене, клоун - в яме...

…Отправляясь на премьеру "Паяцев" в Израильской опере, я, конечно же, знал о столь неблагополучно сложившейся судьбе Недды, Сильвио и Канио; однако меня больше интересовало, что же придётся делать на спектакле меломану - смеяться или плакать над жалкой долей своей?.. Правда, имя художника и постановщика спектакля (перевезённого в Тель-Авив после показов в Лос-Анджелесе и Вашингтоне), прославленного мэтра Франко Дзеффирелли - безусловно, настраивало на приподнято-оптимистический лад.

Однако праздничный настрой оказался несколько преждевременным; не откладывая, как говорится, дел в долгий ящик, убедить в этом публику прямо с самого начала решили баритон Георг Тихи (Georg Tichy) и дирижёр Марко Дзамбелли. О дирижёре я ещё скажу несколько ниже, но вот австрийский труженик вокала показал в прологе голос действительно тихий, невыразительный и - то ли вследствие неуемной форсировки, то ли просто в силу вокального стажа - сильно изношенный и истёртый. Мне не приходилось слышать, как Тихи пел вагнеровские партии или, скажем, Риголетто - но здесь он буквально выдохся уже к середине пролога, а на знаменитом "Andiam! Incominciate!" - его бестембровое горло вместо полновесной и оглушающей публику "соль" выдало нечто вроде струи перегретого пара - нешуточные усилия баритона, видимые даже невооружённым взглядом, породили что-то наподобие громкого шипения лопнувшего паропровода. В качестве "утешительного приза" можно добавить лишь то, что в актёрском плане Тихи оказался весьма убедительным, органичным таким мерзавцем Тонио - Таддео.

Надо заметить, что полновесным и насыщенным, содержательным сценическим воплощением оказалась и Недда Нуччии Фочиле, особенно - в роли Коломбины в комедии. (Хотя в этом, бесспорно, заключалась и большая заслуга режиссёра - Дзеффирелли поставил всю комедию необыкновенно изящно, в изобилии расцветив её буффонными трюками-lazzi и щедрыми стилистическими приёмами из арсенала комедии дель-арте). В вокальном плане, к сожалению, всё обстояло не столь гладко: певица явно форсировала звук как в первом акте, так и во втором, небольшим и приятным исключением стал лишь прекрасно исполненный дуэт с Сильвио в конце первого акта. В финале для сцены с Канио Фочиле, увы, откровенно "не хватило голоса".

Блеклый финский баритон Томми Хакала оказался на редкость невзрачным Сильвио: в своём сценическом поведении, равно как и в вокале, он явил этакого консерваторского студента-"хорошиста", который не стал бы украшением сцены даже в провинциальной оперной студии.

Зато настоящим героем вечера, безо всякого преувеличения, стал итальянец Альберто Купидо - Канио. Несмотря на то, что в его голосе уже можно услышать некоторые признаки возрастной усталости, Купидо продемонстрировал полноценный тенор spinto прекрасной "выделки", великолепно выровненный во всех регистрах, превосходно сфокусированный и без видимых усилий легко наполнявший зал. Добавьте к этому профессиональное - без "пережимов" и "закидонов" - сценическое поведение, мастерское владение динамическими нюансами в пении, и вы поймёте, почему героем вечера для меня стал именно этот певец.

…Но и без антигероя вечер также не обошёлся. С полным на это правом упомянутый титул заслужил дирижёр (хотя правильнее было бы сказать, "и. о. дирижёра") Марко Дзамбелли. Уроженец солнечной Италии весь буквально лучился каким-то удивительным, очень солнечным идиотизмом, иначе и не скажешь. Для чего, собственно, нужен в опере дирижёр? - оставляя в стороне оркестровую "кухню", отметим лишь важность координации пения солистов, хора на сцене и игры оркестра в яме… Не угадали! Дирижёр необходим, в первую очередь, для выполнения красивых движений под музыку. Вы так не думаете? - я, честно говоря, тоже.
Но вот дирижёр Дзамбелли, похоже, думает именно так. По крайней мере, он не дал ясного вступления даже в короткой, энергичной интродукции - и оркестранты вступили "абы как", на свой страх и риск. Солнечному итальянцу просто повезло с оркестром - с менее опытными музыкантами спектакль мог бы просто закончиться, так толком и не начавшись.
Вступлений, как я уже говорил, Дзамбелли не давал: он лишь раскачивался под музыку, прикрыв глаза, безвольно повеивая в воздухе руками. Сильных, решительных жестов маэстро избегал: видимо, звон золотых браслетиков, которыми в изобилии были увешаны запястья этого самородка, мог вывести его из транса.

Сия необычная дирижёрская медитация напоминала что-то вроде выполнения упражнений в ушу, айки-до - или вообще в неведомом никому, кроме Шерлока Холмса и профессора Мориарти, восточном единоборстве баритсу: причудливые волнообразные пассы руками, бесконечные мотания головой на расслабленной шее и раскрепощённое вращение плечевого пояса и области таза как будто имели целью обмануть невидимого противника. И если вообразить на миг, что "воображаемым противником" Дзамбелли были оркестр и солисты, то следует признать, что оригинальная дирижёрская техника приносила свои плоды: хор разъезжался с оркестром, а солисты ориентировались исключительно по звучанию оркестра.

Когда оркестранты или солисты вступали вовремя, маэстро, не открывая глаз, удовлетворённо кивал головою; когда вступали не вовремя, кивал тоже, и не менее удовлетворённо. Казалось, он был просто по-человечески счастлив, если бы не два инцидента на премьере.

Первый из них произошёл в финале первого акта. Всякий, кто даже не бывал в театре, но просто слышал-видел "живые" записи "Паяцев", знает, что после ариозо Канио "Ridi, Pagliaccio!" - точнее, после заключительных слов "Ridi del duol che t'avvelena il cor!" - в случае хорошего или просто достойного исполнения пространный отыгрыш оркестра в финале арии (по сути, одновременно являющийся постлюдией к первому акту) совершенно тонет в шквале аплодисментов, "с головой" накрывающем оркестр. Именно так и случилось в Израильской опере, однако дирижёр отреагировал на это более чем странно: упруго, что твоя черепашка Ниндзя, подпрыгнув на подиуме, он развернулся в воздухе на сто восемьдесят градусов, а затем принялся шикать на публику, орать: "Silencio!" ("Тишина!") и укоризненно и широко разводить руками, начисто забыв об оркестре. Вытаращив глаза, оркестр доиграл заключение, недоуменно уставившись в спину солнечного маэстро.

А во втором акте дирижёр Дзамбелли вдруг прервал свои причудливые пассы руками и прихотливые колыхания бёдрами, не на шутку встревоженный писком мобильного телефона у кого-то в зале. Опять мгновенно забыв об оркестре и солистах ("Вы хотя б на миг, всего лишь миг, на миг забудьте об оркестре!"), он обернулся в зал с возмущённым криком: "Secondo!!!" ("Второй!"). Что правда, то правда: в первом акте тоже у одного из посетителей оперы звякнул мобильный телефон в кармане. Маэстро долго не мог успокоиться, разводя руками и бормоча проклятия. Впрочем, оркестранты, глядя на спину маэстро, тоже на проклятия не скупились. Справедливости ради надо сказать, что дирижёр Дзамбелли вскоре вернулся к выполнению служебного долга: повернувшись к музыкантам и прикрыв глаза, маэстро вновь принялся широко, мягко и расслабленно, на манер посетителей сеансов "экстрасенса" Кашпировского, размахивать в воздухе безвольными руками. Лицо его при этом выражало глубокое и мучительное раздумье. Я от всей души надеюсь, что маэстро размышлял о выборе нового поприща для применения своих талантов, ибо мысли его явно витали где-то очень далеко от спектакля. А в таком случае, о чём же ему ещё думать?..

…Теперь, похоже, пришла пора рассказать и о собственно постановке. Всё действо разворачивается в каком-то американском городе, точнее - бедном предместье; судя по костюмам, мотоциклам и машинам (да, а как же без них?), где-то в пятидесятые годы. Высоко над сценой проходит эстакада - то ли хайвэй, то ли линия метро; огромные "бетонные" опоры возвышаются слева и справа у кулис. Чуть в глубине - высокий обшарпанный жилой дом, в котором бурлит жизнь: народ вывешивает бельё из окон, пьёт джин, вальяжно сидя на балконе в старом шезлонге; в глубине одной из комнат через открытые окна виден работающий телевизор… В общем, всё, "как у Дзеффирелли" - и особенно это касается жизни на сцене, которая в начале первого акта "перенаселена" необычайно. Сто на ней человек или двести, сказать невозможно: везде кипят страсти, везде что-то происходит, причём одновременно - нет никакой возможности на чём-то сосредоточиться, да и пресловутая "кинематографическая" режиссура здесь как-то не видна: ни светом, ни постановочными средствами ничего в происходящем не выделяется. Возникает впечатление полного сумбура.

Однако сумбур - ещё полбеды. Меня, например, в состояние ужасного беспокойства повергали мотоцикл и мотороллер, раскатывавшие по сцене в опасной близости к оркестровой яме. Конечно, они катались с заглушенным мотором, толкаясь ногами от пола - но яма в Израильской опере глубокая, а мотоцикл - это вам не статист; к тому же, в этом театре не было ни рампы, ни страховочной сети над оркестром (хотя один артист Кировской оперы на гастролях в Метрополитен во время спектакля "Война и мир" умудрился улететь в оркестр даже через защитную сетку)… Раскатывавшие "над пропастью" цирковые акробаты на одноколёсных велосипедах-моноциклах также не способствовали приятному расслаблению; может быть, потому, что мне не так уж и редко доводилось бывать свидетелем несчастных случаев на сцене…
К счастью, как только огромнейший розовый автомобиль-кабриолет выволок на сцену караван (такой прицеп-вагончик, в котором жили бродячие артисты), а несколько рабочих, выехавших на сцену на автопогрузчике, начали монтировать мачты с гирляндами для вечернего представления, суета на сцене улеглась. Можно было перевести дух.

В общем, первый акт ничем, кроме этой огромной толпы, так особо и не впечатлил. Из так называемых "режиссёрских находок" запомнилась только влюблённая парочка у стены жилого дома - своеобразные "двойники" Недды и Сильвио в развёрнутом дуэте.
Однако, как я уже писал выше, Сильвио в исполнении Томми Хакалы был столь актёрски беспомощен, что внимание публики волей-неволей переключалось на пресловутую парочку статистов, которые в томительных поцелуях и ласках своих заходили всё дальше и дальше… Наконец, ближе к финалу дуэта, они убежали со сцены, так что все аплодисменты достались всё же Недде и Сильвио.

В начале второго акта внимание публики вновь было приковано к цирковым профессионалам, акробатам, жонглёрам и моноциклистам. Один из последних принялся скакать на своём одноколёсном велосипеде через скакалочку менее чем в полуметре от края оркестровой ямы. Я не удивлюсь, если на галёрке в это время делали ставки: "упадёт - не упадёт?" К счастью, не упал…

Превосходно, как я уже писал выше, поставленную Дзеффирелли комедию, на мой взгляд, подпортило лишь одно обстоятельство: Беппе-Арлекин (хорошо и не без изящества спетый итальянским лирическим тенором Риккардо Ботта) исполняет свою серенаду справа от "зрителей" на сцене, то есть почти на самом последнем плане. Таким образом, также блестяще и остроумно поставленный Дзеффирелли номер (Арлекин поёт серенаду в окружении мимов-акробатов) для половины зрителей партера остался закрыт спинами вскочивших на сцене в неподдельном восторге "зрителей"-хористов.

Тем не менее, в целом постановка произвела очень приятное впечатление, ибо главное условие хорошей режиссуры в опере - когда режиссёр "пляшет" от музыки и замысла композитора - было соблюдено со всею строгостью. Остаётся только пожалеть, что музыкальное руководство спектаклем на сей раз оказалось неизмеримо ниже всех мало-мальски приемлемых норм…

© Кирилл Веселаго, 2005.

 

Р