Владимир Софроницкий "Я считал дни, оставшиеся до его концерта" - Станислав Нейгауз

В начале мая -- никак, по большому счёту, «широкой музыкальной общественностью» Петербурга не отмеченный -- незаметно прошёл юбилей гениального советского пианиста Владимира Софроницкого. 

"Жизнь, свет, борьба, воля. Вот в чем истинное величие Скрябина". Эти слова Владимира Софроницкого могли бы служить эпиграфом к его собственной творческой жизни. В историю Софроницкий вошёл, в первую очередь, как гениальный интерпретатор творчества Скрябина; ни один пианист не чувствовал себя так свободно в скрябинской творческой стихии, как он. Интерпретации Софроницкого, по отзывам тех, кто слышал игру самого Скрябина, были очень близки по духу к авторским трактовкам.

...13 мая 1921 года в Малом зале Петроградской консерватории два ее выпускника играли дипломную программу; оба – сонату Листа си-минор. Публика сразу разделилась на две половины: одна болела за Марию Юдину, вторая – за Владимира Софроницкого. А между тем, время для академического искусства было, мягко говоря, весьма непростое: шла гражданская война; по городу патрулировали рабочие и матросы; уже был расстрелян Николай Гумилев, чьё имя открыло список "врагов народа" среди творческой интеллигенции. Рахманинов уже покинул Россию; через полгода уедет Шаляпин; Бунин заканчивает свои "Окаянные дни"... Но, несмотря ни на что, зал консерватории был переполнен. Слушатели знали: играют два выдающихся таланта, которым предстоит прославить Россию.

Софроницкий играл последним. Как писал один из очевидцев концерта: "Выходит бледный высокий юноша, скромно кланяется, садится за рояль и несколько минут остается неподвижным, с опущенной головой. Красивый взмах рук, и он начинает сонату Листа". Он играл среди войны, разрухи, голода, отчаяния и страха...

Известный в те годы пианист Иосиф Турчинский приходит в восторг от его игры и оставляет в его альбоме следующую запись: "Талантливейшему и милому товарищу по искусству Володе Софроницкому с искреннейшим и сердечнейшим пожеланием воздержаться возможно дольше от концертной деятельности, а работать умно, дабы укрепить свои силы и дух для великих задач искусства".

Владимир Владимирович Софроницкий родился 8 мая 1901 года в Петербурге. Заниматься музыкой он начал с очень ранних лет; его первое публичное выступление относится к 1910 году. В 1916 году Софроницкий поступает в Петроградскую консерваторию, в класс одного из самых блестящих педагогов того времени Льва Николаева. В 1921 году, после окончания консерватории, начинается активная концертная деятельность. Основу его репертуара составляют произведения композиторов-романтиков – Шопена, Шумана, Листа, Рахманинова, Метнера. Уже в то время Софроницкий обращает на себя особое внимание исполнением Скрябина, в котором не знает равных. "Печать чего-то необыкновенного, иногда почти сверхъестественного, таинственного, необъяснимого и властно влекущего к себе всегда лежит на его игре...", – вспоминал позднее Генрих Нейгауз.

В том же году Софроницкий дал cвой первый концерт в Малом зале московской консерватории; на следующий год состоялся первый концерт молодого пианиста в Большом зале Петроградской консерватории. Начинаются гастрольные выступления в Москве, Петрограде, Одессе, Саратове. А в 1928 году он уезжает почти на два года за границу. Среди впечатлений, жадно им впитываемых – выступления С. В. Рахманинова, И. Падеревского, В. Горовица, А. Рубинштейна, Я. Хейфеца и многих других крупнейших музыкантов. Концерты самого Софроницкого проходили с неизменным успехом.

Во время гастролей Софроницкого в Париже там находился великий русский композитор, ректор Петербургской консерватории Глазунов, который живо откликнулся на его исполнительство: "Я очень хорошо знаком с Владимиром Софроницким. Это один из самых замечательных молодых русских пианистов. Его игра отличается артистической зрелостью, совершенной техникой, проникновенностью, экспрессией и звучностью. Я не боюсь утверждать, что перед ним открывается большая артистическая будущность".

В январе 1930 года Софроницкий возвращается в Россию. И снова – концерты, концерты, концерты... Его талант настолько убедителен и ярок, что никто не осмеливается в нем усомниться. К этому времени уже окончательно сформировались исполнительские пристрастия Софроницкого: он много играет Шуберта, Шумана, Шопена, Листа, Бетховена, но на первое место всегда ставит Скрябина. Он даже как-то сказал: "Скрябин вне музыки". (Кстати, старшая дочь Скрябина – Елена, стала впоследствии женой Софроницкого).

Сам Софроницкий никогда не слышал игру Скрябина, однако те, кому довелось послушать их обоих, утверждали, что его игра удивительным образом напоминала исполнение самого Скрябина. Тем не менее, Софроницкий никогда не был «зациклен» только на фортепианных произведениях Скрябина; репертуар его был поистине безграничен. Это свидетельствовало не только о необыкновенном таланте, но и действительно бесконечном трудолюбии. Однажды Софроницкого спросили: "Если бы вас попросили сесть за рояль и сыграть, не прерываясь, весь свой репертуар, сколько бы на это вам понадобилось времени?" Он подумал и ответил: "Две недели, это точно".

О том, что он испытывал перед выходом на сцену, никто, разумеется, не знает. Гениальный исполнитель, очаровывавший публику, магнетизировавший слушателей – Софроницкий страшно боялся зала. Не очень охотно записывавшийся для радио, выступавший в прямом эфире, Владимир Софроницкий ненавидел зал, боялся его. Поговаривали, что каждый выход на публику он предварял приёмом наркотиков. А иногда, сославшись на нездоровье, так и не выходил на сцену.

Потом была война. Он встретил ее в Ленинграде. Софроницкий вместе с другими ленинградцами вынес и пережил все, что было уготовано суровой судьбой. Среди холода, голода, артобстрелов и бомбежек, среди ежесекундного присутствия смерти Софроницкий играет для бойцов, уходящих на фронт. Слушатели – в ватниках, телогрейках, шинелях. В зале мороз, как на улице, изо рта идёт пар, а он играет в перчатках с прорезанными кончиками... В марте 42-го года умирает его отец, и в течение месяца Софроницкий не мог его похоронить – у него просто не было сил. В апреле его, буквально полуживого, вывозят в Москву... И уже через несколько дней он играет! Сольный концерт в зале Чайковского.

Софроницкий не только концертирует: вскоре он начинает преподавать в Московской консерватории. Студенты влюблены в своего профессора. Вот как вспоминала то время его ученица Ольга Жукова: "Облик Владимира Владимировича отличался особой одухотворенностью, изысканностью, высокой интеллектуальностью. Красивая внешность, стройная фигура, точеные, точно высеченные из мрамора – и в то же время необычайно живые, выразительные руки – все гармонировало с его внутренней красотой, душевным богатством. Теплая обстановка, царившая в нашем классе, способствовала тому, что все мы были дружны между собой, в консерватории постоянно держались стайкой и интересы у всех были общие. Любовь и восторженное отношение к нашему руководителю объединяли и окрыляли нас. Уходя с урока, мы только и думали: как бы поскорее наступило время следующего урока! Студенты других классов называли нас в шутку "софроничками", но мы не обижались; в чем-то это нам даже льстило".



В дни Победы, летом 1945 года, Владимир Софроницкий и Эмиль Гилельс играют в Потсдаме. И опять концерты и работа в консерватории. И удивительная для музыканта его масштаба скромность. Как-то ему сказали, что игра Альфреда Корто напоминает его игру. Он возразил: "Это Корто напоминает меня, а я – Корто". Из живущих пианистов первое место Софроницкий отдавал Вальтеру Гизенкингу. Пришел в полный восторг от Глена Гульда и даже говорил, шутя: "У меня Гульд личности". Самым же великим пианистом XX века он считал Рахманинова. Очень тепло он отнесся и к юному Ван Клиберну, в которого влюбилась вся Москва, и даже специально приехал на встречу с ним в музей Скрябина. Когда кто-то в беседе сказал, что не понимает шума, поднятого вокруг Рихтера, Софроницкий строго оборвал: "Это вы напрасно, там есть чем восторгаться". Он умел уважать талант других, что – увы! – не часто встречается. Когда Рихтер и Софроницкий наконец, встретились, они решили выпить на
- Не находите ли вы чрезмерным возвеличивание Рихтера на фоне Гилельса, Cофроницкого?

– Он значительно, конечно, шагнул дальше, да. Это человек, принадлежащий больше современности, чем те, кого вы назвали. Гилельс был замечательный пианист, подчеркиваю это слово, у него был выдающийся пианизм, лучший звук из всей русской школы. Софроницкий был изумительный поэт образца конца XIX века, но очень односторонний, все-таки направленный больше на русскую, в основном скрябинскую культуру. А Святослав Теофилович - это уже не пианист, он просто перерос рамки пианиста, это уже музыкант. Он даже перерастал рамки музыканта, это уже был художник. Здесь есть разная степень: все-таки пианист это что-то ограниченное. Гилельс уже не гениальный музыкант, просто очень хороший музыкант.
А Рихтер отнюдь не гениальный пианист - не по его вине, школы просто не было, он был совершенно фанатичным самоучкой, может быть, открывал какие-то свои новые технические приемы, но звуковая палитра у него сильно страдала просто из-за отсутствия школы, и ему всегда было трудно справляться с какими-то вещами, которые для обученного профессионала не представляют никакой сложности. Как музыкант он был гениален, как художник он был выше себя, то есть Рихтер объединял в себе больше качеств, чем те господа, которых вы назвали.

("Новая эстетика Андрея Гаврилова"; интервью М. Жирмунского в "НГ")

брудершафт. После этого, как известно, нужно обругать друг друга и перейти «на ты». Обругали. Софроницкий
- Не находите ли вы чрезмерным возвеличивание Рихтера на фоне Гилельса, Cофроницкого?

– Он значительно, конечно, шагнул дальше, да. Это человек, принадлежащий больше современности, чем те, кого вы назвали. Гилельс был замечательный пианист, подчеркиваю это слово, у него был выдающийся пианизм, лучший звук из всей русской школы. Софроницкий был изумительный поэт образца конца XIX века, но очень односторонний, все-таки направленный больше на русскую, в основном скрябинскую культуру. А Святослав Теофилович - это уже не пианист, он просто перерос рамки пианиста, это уже музыкант. Он даже перерастал рамки музыканта, это уже был художник. Здесь есть разная степень: все-таки пианист это что-то ограниченное. Гилельс уже не гениальный музыкант, просто очень хороший музыкант.
А Рихтер отнюдь не гениальный пианист - не по его вине, школы просто не было, он был совершенно фанатичным самоучкой, может быть, открывал какие-то свои новые технические приемы, но звуковая палитра у него сильно страдала просто из-за отсутствия школы, и ему всегда было трудно справляться с какими-то вещами, которые для обученного профессионала не представляют никакой сложности. Как музыкант он был гениален, как художник он был выше себя, то есть Рихтер объединял в себе больше качеств, чем те господа, которых вы назвали.

("Новая эстетика Андрея Гаврилова"; интервью М. Жирмунского в "НГ")
сказал Рихтеру: "Гений", а тот ему
ответил: "Бог". Кстати, когда однажды великому Генриху Нейгаузу дали послушать запись пьесы Моцарта в исполнении Софроницкого и Рихтера и спросили, кто лучше, хотя трактовки были совершенно разными, Нейгауз ответил замечательно: "Оба – лучше".

Сам Владимир Владимирович перед игрой Нейгауза преклонялся. Еще в молодости после его концерта срочно послал родным телеграмму: "Был на концерте Гарри, счастлив, что живу в одно время с таким гением".
Софроницкий всегда метался, сомневался. Он не любил играть на публике – боялся; с другой стороны – ненавидел свои записи. О каждой из своих записей говорил: "Это все нужно уничтожить, потому что это мои трупы". Не любил Софроницкий и конкурсов; он не мог понять, как искусство можно уподоблять спорту.
Каждому настоящему музыканту инструмент отвечает по-своему. Но если многими пианистами просто восторгались, то игра Софроницкого вызывала недоумение: как он может извлекать такие звуки, как он заставляет рояль так слушаться себя и так звучать? Музыканты особо отмечали неповторимость, уникальность звука Софроницкого. Восторгам профессионалов не было конца.

Станислав Нейгауз говорил: "За несколько дней до концерта Софроницкого в меня поселялась радость, я считал дни, оставшиеся до его концерта".

В 1961 году вся музыкальная Москва наполнилась страшным слухом: у Софроницкого рак. Он не боялся смерти, и говорил врачам: "Не обманывайте меня. Я должен все претерпеть до конца". Последний концерт он дал 7 января 1961 года в музее Скрябина.