ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ: пьеса «Вишнёвый сад» мне сегодня представляется крайне актуальной

Владимир Войнович, когда-то высланный советскими властями за границу, памятен многим своими выступлениями на радио «Свобода».Иные, кто не слушал радио во времена оно, читали знаменитый роман о солдате Чонкине, или прекрасную антиутопию «Москва 2042». Впрочем, те, кто не читал этих произведений, возможно, знакомы с повестями Войновича «Мы здесь живём» или «Замысел» – а, на худой конец, слышали когда-то по радио песню «На пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы». Так или иначе, сегодня Владимир Войнович – наш гость.

- Владимир Николаевич, существует ли сегодня русская литература зарубежья – и каково её качество в сравнении с периодом «диссидентства» и ссыльных русских авторов?

- Мне трудно сказать; за нынешней зарубежной русскоязычной литературой я не очень-то и слежу. Потому что в период диссидентства, я прошу прощения, был некий естественный – а лучше сказать, противоестественный отбор, когда ссылали самых лучших. Сегодня же едут на Запад и издаются все, кому не лень. С другой стороны, я не отвечаю за свои слова – ныне, например, Букеровскую премию получил автор, живущий за рубежом – некий Шишкин, которого я, грешным делом, вообще не читал.

- А считаете ли вы себя автором сатирического направления в литературе, к которому вас так часто относят?

- Конечно, где-то это и верно. Хотя я считаю себя автором неких смешанных жанров, и даже «главная» моя вещь – «Чонкин», которую многие считают сатирой, я не расцениваю так однозначно. Ведь это и лирика тоже, потому что речь в романе идёт о любви, о любви двух главных героев – Чонкина и Нюры. Хотя элементы сатиры, конечно же, в романе присутствуют. А повесть «Шапка», помимо сатирического заряда, несёт и все признаки трагедии «маленького человека»…

- Сейчас многие говорят об увядании, сходе сатирического жанра в литературе на нет. В чём, по вашему, причина этого явления?

- Ну, если это явление и существует, то это временно. Дело в том, что все писатели, не только сатирики, сегодня немного растерялись. Возникла новая реальность, совершенно непохожая на то, что было раньше. Люди приспособились к одному образу жизни, и вдруг начались очень быстрые смены явлений; я бы даже сказал – смена декораций.
Приведу собственный пример: я начал писать сценарий для сериала, условно скажем – о «новых русских». Я там описывал прилёт в Шереметьево, суровых пограничников на контроле – но, в процессе написания, суровые пограничники сменились на милых пограничниц, и так далее.
Описывать сегодняшнюю действительность – всё равно, что описывать крушение корабля, находясь на его борту. Вы постоянно запаздываете! Чтобы писать действительность – что сатирически, что реалистически – надо, чтобы эта действительность хоть чуть-чуть устоялась. Сейчас вот как раз она «устаивается», и поводов для сатиры в ней не меньше, а может быть, и больше, чем в предыдущей. В жизни всегда есть то, что можно высмеять. И не только новые нравы.
Всё повторяется: вот, пьеса «Вишнёвый сад» мне сегодня представляется крайне aктуальной – также, как и многие пьесы Островского. Ильф и Петров: посмотрите, сколько вокруг нас возникло контор по принципу организации Остапа Бендера «Рога и копыта»!

- Скажите, пожалуйста, а есть ли для вас разница между московской и ленинградской литературными школами? Некоторые говорят даже о некоей «войне» между ними…

- Знаете, о современной литературе мне очень трудно говорить, а раньше разница, безусловно, была – и совершенно очевидная. Хотя домыслы о «войне» мне представляются абсолютно необоснованными. Не могу сказать, что я был в восторге от ленинградской школы, но в ней было что-то особенное, и питерских писателей нечто всё-таки объединяло. Я даже так скажу: «московской школы», по сути, и не было, а вот питерская – была.

- Я прекрасно знаю о вашей нелюбви к высказываниям оценок творчества других писателей. Но, тем не менее, очень бы хотелось узнать ваше мнение о молодых, «модных» писателях: Пелевине, Сорокине, Акунине…

- Ну, когда один писатель оценивает другого, тут всегда подключаются разные соображения, порою очень второстепенные… Я могу вам сказать, что с Пелевиным я до сих пор не разобрался; к Сорокину я отношусь очень плохо: всё, что он пишет, вызывает у меня рвотный рефлекс. К Акунину отношусь спокойно: прочёл один его детектив – ничего особенного; мне сказали – прочти, мол, что-нибудь ещё. Может, соберусь, да и прочту – но первая прочитанная мною его книга («Азазель») никаких восторгов не вызвала.

- А в чём, по-вашему, его слабости?

- Бывает, что открываешь книгу, и она захватывает с самого начала: а тут читаешь, читаешь… Ну, какие-то, наверное, «интеллектуальные игры» – но не завораживает, не притягивает! Вот, помню, уезжая на Запад, отбирал книги: наткнулся на «Школу» Аркадия Гайдара. Вспомнил, как любил её в детстве, и решил снисходительно так её перечитать (какой, мол, глупый был когда-то): но начал читать, и не смог оторваться. Хотя это, пожалуй, единственная книга Гайдара, которая мне нравится. Я, вообще, люблю книги, где есть литературная ткань, литературное «мясо»; а выдумки, детективы меня никогда не увлекали – за исключением, быть может, «Шерлока Холмса» Конан-Дойля в раннем детстве.

- А какое место, на ваш взгляд, занимает наша отечественная литература в мировом контексте?

- Это зависит от того, откуда мы начнём отсчёт…

- Ну, со времён Шекспира – или Пушкина…

- Знаете, я не люблю пышных слов, но русская литература – это великая литература. Многие современные литераторы как бы стараются «примазаться» к русской литературе, утверждая, что именно в ней благополучно существуют…
Однако Толстой, Достоевский (лично я не являюсь поклонником последнего, но для объективности) – Пушкин, Гоголь… Гоголь много талантливее в прозе, на мой взгляд, нежели Толстой. Наша литература, пожалуй, способна поспорить с литературой любой страны.
И это также относится к литературе советского периода (обратите внимание, я говорю не «советская литература», но именно – литература советского периода), которая тоже явила миру Платонова, Зощенко, Булгакова, Бабеля… Великая литература!

- А вот более недавние авторы: скажем, Битов, Аксёнов…

- Это – мои товарищи, и я не хочу о них говорить…

- А чем вы занимаетесь сейчас? Пишете?

- Да я всегда пишу…

- Но маслом на холсте или ручкой по бумаге?

- Ну, нет! Был у меня период в жизни, когда я так увлёкся живописью, что года три вообще ничего не писал. Этот период кончился. Сейчас я работаю, но над чем – не скажу. Раньше я всегда рассказывал, что пишу, как, и т.д. А вот сегодня предпочитаю держать свою работу в секрете. Опубликую новую работу – тогда узнаете…