Незабываемая Берта (воспоминания об Учителе)#7

Консерватория была ее вторым домом, куда она приходила каждый день, чтобы проживать вместе с нами свою жизнь, радоваться нашим успехам, поддерживать во всех начинаниях и обучать всем таинствам фортепианного искусства.
Мы ей всегда и во всем верили, потому что авторитет ее был незыблем, а бесспорность педагогических принципов никогда не вызывала сомнений. Ее уроки в тридцать шестом классе консерватории, на которых часто присутствовали студенты из других классов, преподаватели из училищ и просто посторонние люди, порой превращались в открытые и в высшей степени интересные мастер-классы, на которых шла речь не только о музыке, но также и о смежных видах искусств - литературе (она особенно хорошо знала произведения русских писателей, поэтов, очень любила цитировать Цветаеву и Мандельштама), живописи и, как ни странно, зарубежном кинематографе (обожала картины итальянских неореалистов - Феллини, Антониони).

Но особенно ценными ее уроки являлись в методическом аспекте. Берта любила многие вещи объяснять практически - то есть, показывая на рояле. Лично мне она всегда говорила о том, что педагог обязан все время находиться в форме, заниматься, иначе грош ему цена как музыканту, если он толком ничего не может сыграть на рояле, в этом случае он просто обманывает ученика, и самый эффективный в этом отношении метод преподавания заключается в конкретном показе, который является как бы конечным результатом, звуковой целью, к которой должен стремиться студент.

Сколько бы ты ему ни читал стихов на уроке, ни говорил красивые и нужные вещи, но до тех пор, пока ни сядешь и конкретно не изобразишь, все это остается пустым и бесполезным сотрясанием воздуха. Вот этот принцип я считаю одним из самых верных и замечательных принципов в работе Б. С. Маранц с учениками. Возразить тут нечего.

Однако с некоторого времени я стал замечать какие-то странные вещи, на первый взгляд не совсем понятные.
Слушая других учеников Берты, я замечал у всех одну и ту же картину: что все они играют как бы... одинаково, что-ли; не чувствуется разницы, нет своего творческого лица, индивидуальности. Поначалу я отгонял от себя эти бредовые мысли, не хотелось этому верить. Но вот однажды получилось так, что в консерватории прошли подряд в течение двух вечеров два классных концерта - учеников Б. С. Маранц и И. И. Каца. В этом концерте я играл Седьмую Сонату Прокофьева, Мариночка Евсеева - 117-й опус Брамса, Ксюша Нестерова - Ноктюрны и Этюды Шопена, Майя Гендлер - Аппассионату Бетховена, и было еще несколько выступлений бертиных учеников.

После своего выступления я пошел в зал, чтобы послушать остальных, а на следующий день послушал из зала всех учеников И. И. Каца.

Самая талантливая из них была Оля Лысова, с которой учился на одном курсе, та самая Оленька, которая впоследствии стала лауреатом конкурса Рахманинова. Ольга вообще выделялась в консе во всех отношениях: во-первых, она была жуткой лентяйкой, училась "через пень-колоду", мы ее всем курсом буквально насильно заставляли заниматься, помогали ей с конспектами по политическим дисциплинам, и я ей все время говорил: "Ольга, ну ты же просто дуреха, просаживаешь бездарно время, что ты делаешь, ты же гениальная девчонка, у тебя огромное будущее, а ты вот тут сидишь и смолишь пачками сигареты, а ну-ка давай, дуй в класс срочно заниматься, а то буду тебя сильно бить!", и все прочее в таком духе.

Она начинала "ржать", отнекиваться, находить уважительную причину, но тем не менее, как видела меня в коридоре, так вечно пыталась спрятаться. На сцене она играла просто потрясающе, даже не играла, а будто колдовала, окутывая звуками весь концертный зал; летящее ирреальное пианиссимо в "Сирени" Рахманинова; в леворучном концерте Равеля выдала такую жуткую и страшную каденцию, аж мурашки по коже поползли. Всегда слушал ее с открытым ртом, завидуя белой завистью. А как ее слушали! Когда играла Ольга, тишина была такая, что можно было услышать собственное биение сердца.

Кстати говоря, подобное ощущение я испытывал, когда слушал М. Лидского с Фантазией и фугой Листа на тему B-A-C-H и Восьмую Сонату Скрябина на Всероссийском конкурсе в 1989 году в Кисловодске; такая же стояла тишина в зале.
Он мне своим пианистическим масштабом очень напоминал Гаврилова в молодые годы: такие же крупные "лапы", виртуозная техника. Но Лидский играл тогда значительно глубже, чем Гаврилов в свое время, в нем уже тогда чувствовался огромный и зрелый мыслящий музыкант. Я в тот момент подумал, что дескать, этот курчавый и толстый, как медвежонок, парнишка далеко пойдет, чувствуется огромный интеллектуальный потенциал... Во время конкурса он был буквально на голову выше всех конкурсантов, даже тех, кто получил с ним вместе первую премию - А. Мордасова и В. Мищука.