Незабываемая Берта (воспоминания об Учителе)#4

Ну, что же: с Баха - так с Баха; мне было все равно с чего начинать, всю программу давно уже выучил заранее наизусть ещё летом, потому что Берта не терпела, когда играют по нотам, их она сразу же забирала и ставила на второй рояль, чтобы во время игры делать пометки карандашом.

Надо сказать, что эта ее привычка тут же делать пометки во время исполнения меня всегда немного нервировала, как бы лишала свободы исполнения, и я всегда в это время чувствовал себя "не в своей тарелке". Возможно, я и не прав: действительно, педагог обязан сразу же указывать в нотах все недостатки - но все равно, Берта, как мне казалось, делала это чересчур активно и настойчиво - хотя, спустя некоторое время, я стал уже к этому привыкать и старался, не обращая внимания, полностью углубиться в игру.

У Берты был исключительно красивый почерк, очень ясный, достаточно крупный, и все пометки в нотах делались ею чрезвычайно точно и конкретно. Я до сих пор играю по нотам с "автографами" Берты. Но сейчас я не буду слишком сильно углубляться в то, как она работала на уроках, чего требовала и добивалась, сделаю это обязательно чуть позже, так как хотелось бы закончить описание ее чисто человеческих качеств, характера, какой она была в жизни, как ее воспринимали другие студенты и педагоги.

Надо сразу сказать, что общаться с ней иногда было очень нелегко, часто она была вспыльчивой - скажем так, не совсем сдерживала свои эмоции, могла запросто накричать "более чем конкретно", затопать ногами, особенно в те моменты, когда студент проявлял бестолковость, не схватывал сразу, плохо соображал.
Короче, особо подбором "дипломатических выражений" она себя не утруждала, а действовала напрямую.
Ох уж и натерпелся я от нее в первые месяцы этой экзекуции!.. Ее очень раздражало, когда студент не мог повторить сразу после ее показа точно также. Не дай Бог, если одна и та же ошибка повторялась на следующем уроке; гневу ее не было предела.

Понимаю, что возможно, совершаю некоторую бестактность, описывая все эти моменты - но сразу хочу предупредить, что описываю только те вещи, которые непосредственно были связаны со мной - а я действительно первое время проявлял некоторую бестолковость, скованность и замедленность в соображении. И то, что Берта иногда покрикивала на меня, возможно, было просто необходимо - но иногда казалось, что это уж слишком.
Сейчас-то я, конечно, понимаю, что делалось это не от какой-то там личной злости по отношению ко мне, а только лишь ради самой музыки, правды и истины исполнения. Берта не терпела приблизительности и халтуры в игре, она беспощадно боролась со всякого рода неточностями в исполнении, неоправданной отсебятиной. Ну, порою не сдерживалась, была резка в выражениях: так это, конечно же - нервы, и разве можно на это обижаться? Она меня знала с самого детства, все мои недостатки, и я абсолютно уверен в том, что она всегда желала мне только добра.

Но с другой стороны, как я был счастлив, когда когда Берта была довольна исполнением, радости ее не было предела, она тут же расцветала на глазах, появлялась ее знакомая, этакая старая и хитрая одесская улыбка.
Она тут же садилась за рояль, начинала долго и интересно вспоминать про то, как это место в произведении играли Муся Гринберг, Миля Гилельс, сразу начинались воспоминания про Г. Нейгауза, его учеников, и т. д.

Для меня это и вовсе являлось пиршеством, и я только то и делал, что "раскручивал" ее на такие воспоминания, как старый и хитрый еврей, все время подбрасывая наводящие вопросы, словно дровишки в костер, ведь мне было все так интересно. Ну право же, когда можно еще было обо всем этом услышать, тем более из первых рук? Глаза ее от радости воспоминаний так преображались, что иной раз даже проскакивали слезы. Представляете, однажды она вот так проговорила со мной пять часов, было уже половина двенадцатого ночи - я ее, разумеется, не останавливал до тех пор, пока не пришла в класс наша любимая всеми старушка-вахтерша Елена Иосифовна, бывшая узница Бухенвальда, полячка (всегда мне оставляла ключи утром от класса, чтобы смог позаниматься), и интеллигентно не напомнила, что пора закрывать классы.

О бескорыстной доброте Берты по консерватории ходили легенды. Она могла совершенно запросто дать деньги в трудный момент, причем сразу же на месте, не требуя возврата или гарантий. Конечно же, никто ее добротой воспользоваться не пытался. Постоянно давала почитать любые книги, послушать пластинки, независимо от их ценности.

Я очень любил приходить к ней домой, особенно в тем моменты, когда провожал ее после урока вечером. Помню, как-то раз мы шли по улице; она, как всегда, держала меня под руку, шли очень медленно, и вдруг очутились перед маленькой лужей. Берта, как ребенок, остановилась, не зная как перейти, стала не не шутку волноваться на все мои уговоры дать мне руку с той стороны, чтобы перескочить, она еще больше стала отнекиваться. Словом, я не выдержал, взял ее, не мудрствуя лукаво, как маленького ребенка, подмышки с двух сторон, и быстренько, особо не церемонясь, перескочил вместе с ней через эту проклятую лужу, не дав ей толком опомниться. Мне казалось в тот момент, что она абсолютно невесомая, натурально - "Божий одуванчик". Или я в молодости был немного того, посильнее; черт его знает...

В тот момент я подумал: что я делаю? - знаменитый профессор, ученица великого Нейгауза, современница Рихтера, Гилельса; педагог, выпустивший за свою жизнь более пятисот учеников, живая легенда, последний, можно сказать, из могикан, и вот так бесцеремонно, как котенка, взял подмышки и потащил через лужу, стыдобища, какой кошмар... Но если бы вы видели, как в тот момент она расхохоталась после импровизированного прыжка, то никогда бы не поверили этому.

...Кто не был дома у Б. С. Маранц, тот про нее ровно ничего не знает. Представьте себе: крохотная однокомнатая квартирка, метров 14-15, посередине стоит рояль "Гротриан Стейнвег" - который, кстати, мне не очень нравился (слишком мелкая мензура на клавиатуре), и вся комната - с пола до потолка, по всему периметру, включая коридор, уставлена стеллажами с книгами, пластинками, и даже длинными полотнами со значками (она их очень, как ни странно, любила коллекционировать).

Причем все это хозяйство было очень тщательно пронумеровано и записано по отдельным тетрадям. По приблизительным мои подсчетам,в ее библиотеке вмещалось около 10 тысяч книг и более 15 тысяч пластинок.
Там было практически все: вся русская и западно-европейская художественная литература, искусство, живопись, музыковедение и т. д.

А что касается пластинок, то даже консерваторский кабинет звукозаписи часто консультировался с Бертой по поводу редких старинных или каких-то особо дефицитных современных зарубежных записей, которых даже во всей горьковской области ни у кого не было. Это был настоящий кладезь музыки и литературы: книги собирались ею всю жизнь с самого детства, покупались ею даже на последние деньги, обменивались на хлебные карточки во время войны... В этом отношении Берта была подлиным человеком искусства, художником, истиным интеллигентом, которых трудно встретить в наше время, в век компьютеров и всеобщего сумасшедшего информационного взрыва.

Сколько я у нее перечитал всего во время учебы, переслушал музыки, трудно представить! Многие книги читал конкретно по ее совету. Помню, на первом курсе зачитывался Р. Ролланом "Жан Кристофф", когда проходил у нее Семнадцатую Сонату Бетховена. Это лишний раз доказывает, что Берта занималась со студентами не только пианизмом, в первую очередь старалась у каждого по возможности максимально раскрыть внутренний мир, расширить ассоциативное мышление, так необходимое любому музыканту, особенно в годы становления.

Берту любили в консе абсолютно все, начиная с ректора, и кончая гардеробщицей, с которой она могла совершенно спокойно и без всякого намека на снисходительность поболтать, обменяться новостями, например, что и по какой цене продается на рынке.

Но самое интересное было наблюдать, как с Бертой общались приезжие музыканты. У нас в консерватории проходил Всесоюзный отбор пианистов на Монреаль. Приехал весь цвет профессоров того времени: Д. Башкиров со своим учеником Колей Демиденко (у которого во время игры были всегда красно-пунцовые щеки, потрясающе талантливый пианист, обалденно играл Третий концерт Рахманинова и "Картинки с выставки"), В. Горностаева со своей ученицей Этери Анджапаридзе (которая прошла первым номером на конкурс в Канаду, и в которую я втайне влюбился со страшной силой, эдакую милую и нежную молоденькую грузиночку с профилем трепетной лани, и с прической "конский хвостик", которая ну просто сводила меня с ума, как вид красной тряпки разъяренного быка), В. Нильсен, Н. Перельман и Т. Кравченко из Питера; И. Дубинина из Казани, Т. Гутман, В. Монасзон, и еще кто-то, не помню точно. От горьковской консерватории Б. С. Маранц с И. И. Кацем тоже сидели в жюри.

И вот такая картина: в коридоре перед залом косерватории стоит Берта, и все приезжие профессора не просто здороваются, а целуются с ней, как с давно знакомым другом, причем перед этим выстраиваясь в длинную очередь, словно придворные в Кремле перед Путиным. А как их всех приветствовали в зале, когда они заходили на прослушивание! Объявляли каждого члена жюри - бурные апплодисменты, но когда очередь дошла до Берты, то зал весь встал в едином порыве, и устроил просто настоящую овацию.

Как я гордился в эти моменты за своего Учителя! Вот она, настоящая и живая легенда! Я всегда давно и всем говорил, что горьковская консерватория должна была быть названа не в честь М.И Глинки, а в честь Б. С. Маранц, так как только благодаря ее имени и непререкаемому авторитету в музыкальном мире люди знали о существовании консерватории в этом городе.

Ну а теперь, я думаю, пришло время наконец-то перейти к основной теме моих воспоминаний о своем любимом педагоге - к тому, как занималась Б. С. Маранц, в чем был ее индивидуальный почерк, как она играла, преподавала, какие принципы проповедовала на своих уроках, чему обучала, и как этого всего добивалась, то есть, к педагогическим принципам фортепианной игры, к знаменитой школе Б.С. Маранц.


Игорь Беров,
Израиль, октябрь 2005 г.