Незабываемая Берта (воспоминания об Учителе)#2

Какая она была в жизни.

Так получилось в моей жизни, что Берту Соломоновну я встретил гораздо раньше консерватории, где я учился у нее в классе, в самом детстве, когда мне было… 5 лет. В то время она приезжала в наше музыкальное училище с открытыми уроками, принимать государственные экзамены. В этом училище преподавала моя мама, которая в свое время закончила консерваторию в Саратове у профессора С. С. Бендицкого, талантливого и замечательного музыканта, тоже ученика Г. Г. Нейгауза.

Ну, а в свое время Маранц и Бендицкий были мужем и женой, которые сразу по окончании московской консерватории по совету и рекомендации Нейгауза поехали открывать фортепианную кафедру в свердловской консерватории, где они работали вместе долгие довоенные и послевоенные годы. Затем, в середине пятидесятых годов Бендицкий поехал в Саратов (после развода с Маранц), а Берта - в Горький. Поскольку моя мама начинала учиться у Бендицкого в Свердловске, то, естественно, Берта ее тоже знала, и даже занималась несколько раз, заменяя Бендицкого во время болезни.

Так вот, возвращаясь к городу Кирову, куда Берта Соломоновна приезжала, уже будучи профессором, она неожиданно увидела мою маму, страшно обрадовалась (а к тому времени уже прошло больше двадцати лет после Свердловска), и моя мама пригласила ее к нам в гости, где, собственно, и состоялось впервые наше знакомство. В этот момент я занимался тем - помню это совершенно точно - что достраивал из кубиков большой домик-крепость, которую должен был вскоре разрушить из автомата, стреляющего пластмассовыми шарами.

Когда вошла Берта, я тут же нацелился в нее автоматом, и прокричал: "Руки вверх, ты кто такая?!" Берта от неожиданности засмеялась, потом подошла ко мне, предложив познакомиться, и сказала: "Меня зовут тетя Берта, и я очень хорошо знаю твою маму". Меня этот ответ как-то не очень удовлетворил, имя показалось странным и подозрительным, и я решил все-таки для профилактики выстрелить из автомата, но в нее не попал, так как шары улетели в сторону.

Берту это очень позабавило, и она затем стала на полном серьезе спрашивать меня про автоматы, крепости, какие бандиты там сидят, что я хочу с ними сделать, очень похвалила мои бойцовские качества, и даже сказала, что такой прекрасный автомат она в свое время покупала Шурику, ее сыну. (А. С. Бендицкий, позднее ставший профессором в горьковской консерватории по классу камерного ансамбля, сейчас живет в Германии, в Эссене).

Я был невероятно горд: ну как же, ведь похвалили мой автомат, самую ценную вещь в моей жизни. Затем очень хорошо помню, как Берта сказала мне, что, между прочим, моим именем названа опера Бородина "Князь Игорь" (разумеется, я это воспринял на полном серьезе, возгордившись еще больше), и что если я серьезно буду заниматься на пианино и хорошо себя вести, то попаду в его дружину, и буду там со своим автоматом стоять в первых рядах и защищать Родину от врагов. Смутно помню, как она еще что-то рассказывала мне про оперу, всяких там разных князей с половцами, а помню только, как спросил у нее: " А интересно, у Бородина есть опера "Князь Шурик?"...

Уже значительно позже, лет в 14-15, когда я стал студентом музыкального училища, Берта Соломоновна начала со мной заниматься на открытых уроках. И проходила со мной такие произведения, как Третью Балладу Шопена, Сонату Моцарта B-dur, Сонату-"Данте" Листа, Пятый Концерт Бетховена, и Баха - несколько Прелюдий и фуг из ХТК. При ней всегда было страшно играть, она никогда не делала скидку на то, что занимается со студентами провинциальных училищ, и требовала исполнять все ее указания по "полной программе".
Кстати говоря, если она была чем-то недовольна, что чаще всего происходило со мной, то могла высказать свои замечания в довольно-таки резкой форме, что еще более пугало и расстраивало меня: я забывал на свете все и полностью, еще более проявляя свою тупость и бестолковость.

Представьте себе такую картину: я играю на первом, ближе к краю сцены, рояле - эдакая неотесанная дубина большого роста, с "корявыми и неровными" пальцами, с огромными лохматыми патлами на голове, пытаюсь изобразить из себя что-то такое музыкальное, громко и грязно, с неверной педалью, от волнения спотыкаюсь, руки начинают потеть, скользить по клавишам, цеплять неверные ноты, потому что в зале сидит полно народу, душно, все смотрят, внимательно слушают; может быть, кто-то и злорадствует.
А за вторым роялем сидит эдакая маленькая старушка Шапокляк (не больше метра с половиной росту) в белой блузке и своем неизменном сарафане без рукавов, в кармане которого всегда лежало несколько хорошо наточенных карандашей, да во время игры тщательно все отслеживает по нотам, демонстративно отмечая и что-то записывая в них карандашом во время исполнения (что, естественно, было всем заметно); это тоже страшно нервировало... Затем изредка взглянет на меня сквозь увеличительные плюсовые стекла очков, от которых ее взгляд становился еще страшнее и строже, как мне тогда казалось - и все: "душа уходит в пятки", прощайся с жизнью, час расплаты настал, через несколько секунд наступит казнь, жить тебе, парнишка, осталось совсем немного, закажи последнее желание.

Но как ни странно, после моего исполнения Берта начинала с хорошего, говорила что-то про масштабность исполнения, всегда почему-то хвалила мои руки, говоря, что они очень красивые и напоминают ей руки Гилельса, от чего я постоянно краснел (надо отдать должное моей маме, которая-таки действительно правильно "поставила" мне руки на фортепиано с самого детства - причем каждый палец - так, что я никогда в жизни не испытывал проблем с зажатостью, или "переигранностью" в октавах, то есть играл свободно). Кроме того, я от природы обладал замечательным пианистическим аппаратом: широкая ладонь-мост с эластичными сильными пальцами, растяжка в дуодециму, до-фа.

Но после комплиментов действительно начиналась настоящая пытка: Берта со всей присущей ей тщательностью работала над каждым тактом, исправляя звук, педаль, лиги, динамику и т.д. Причем всегда требуя повторить в точности её блестящий, поистине фантастический показ, от которого у меня глаза лезли на лоб; не верилось, что так здорово можно было играть! Хм, легко сказать, сыграй точно также, но как это сделать? И это еще больше ее злило...

Впрочем, о том, как занималась Берта в классе, на открытых уроках, в залах, я расскажу чуть позже более подробно, чтобы нарисовать полную картину ее педагогических принципов; там было столько много интересного и замечательного (когда она уже перестала меня ругать).
Вообще, каждый ее приезд в наше училище всегда являлся огромным событием в музыкальной жизни города, небольшой зал училища был вечно переполнен, музыканты со всего города сбегались на открытые мастер-классы, которые устраивала Берта каждый год.

И в самом конце, после открытых уроков, она неизменно давала сольные концерты с программой из произведений Бетховена (прежде всего!), Моцарта, Шопена, Шумана и Скрябина. Играла, как всегда, прекрасно. Я всегда удивлялся, как она умудрялась добиться невероятной, потрясающей звуковой ровности на таком разбитом корыте под названием "Эстония", которое стояло в зале. И как бесподобно звучал у нее инструмент!..

И вот наконец-то наступили годы учебы в консерватории. Началась новая веха в моих взаимоотношениях с Бертой, самая важная, интересная, счастливая... Я приехал в Горький, началась самостоятельная жизнь, пик молодости и огромного желания научиться по-настоящему играть на фортепиано. У кого учиться? Что за дурацкий вопрос! Ну конечно же у нее, у моей любимой, знакомой столько много лет, дорогой Берты Соломоновны, которую я так хорошо знал с самого детства, и мечтал попасть в ее класс...