Трудно искать чёрную кошку в тёмной комнате, или грустные заметки об оперной режиссуре#3

Другой же признанный мастер, также одержимый “близостью к Пушкину”, пошёл ещё глубже, требуя, чтобы Татьяна надела… очки. Мотивируя своё требование, режиссёр обнаружил глубочайшее знание первоисточника и либретто: ведь при самой первой встрече с Онегиным Татьяна говорит: “Я читаю много…”, а в предпоследней картине, на балу, спрашивает: “Скажите, кто это там, с мужем? Не разберу…” - сильная близорукость налицо; с таким режиссёром и к доктору ходить не надо!

Ярким контрастом здесь вспоминается работа англичанина Тревора Нанна, быть свидетелем которой мне довелось во время постановки “Кати Кабановой” (оперы Яначека по “Грозе” Островского, никогда, к сожалению, не шедшей в России). На одной из репетиций русская исполнительница роли Кати, увидев, как группа артистов-“селян” выходит из церкви, все, как один – с молитвенниками в руках (!), сказала режиссёру, что такого в России быть не могло. В отличие от многих, куда менее именитых коллег, Нанн не впал в глубокую обиду, а просто переделал всю сцену. Затем художник-оформитель спектакля Мария Бьёрнсон, подсев в буфете за столик к нашей немногочисленной “русской колонии”, стала дотошно, до мельчайших деталей выспрашивать об особенностях тех или иных предметов быта и церковной утвари, тут же проворно набрасывая эскизы на салфетке. Ясно, что в спектакле, предполагающем определённые исторические и социальные условия (разумеется, если постановщик сознательно не переносит действие в другую эпоху), любая мелкая неточность может привести к большой лжи и неминуемой потере самой атмосферы спектакля.

Такая, казалось бы, вполне очевидная истина, на самом деле не составляет тайны лишь для очень больших мастеров. И когда я осмелился сказать другому английскому постановщику о том, насколько курьёзно выглядит исторический “винегрет” из костюмов на балу у Лариных (там были представлены все мыслимые сословия и эпохи: петровские стрельцы, извозчики конца ХIХ века, украинцы и молдаване, гусары, приказчики, чиновники, священники, дьяконы и так далее) – тот обиделся и закричал, что я-де “лишён воображения”…

Получив столь страшный упрек, я уже стыдливо молчал, наблюдая, как творец сей запихивал Ленскому в руку недопитую бутылку коньяка, вполне искренне полагая, что приведшая к дуэли ссора двух героев – лишь пьяная “разборка”, не более. Но на этот раз уже кто-то другой из русских неучтиво заметил светилу режиссуры, что уж из горлышка-то Ленский пить никак не мог… - “А где это написано?!” – с обидой в голосе вновь закричал известный мастер… Остаётся только добавить, что спектакль имел огромный успех и прекрасную прессу.

Кстати, чуть ниже мы убедимся, что приглашение на русскую оперу постановщика из России вовсе не означает высокого художественного результата. Причин здесь много, но основная, пожалуй, заключается в том, что многих современных оперных деятелей, больше пекущихся о количестве да “оригинальности” своих постановок, частенько отличает агрессивно-спесивое и, в сути своей, абсолютно элементарное невежество. Я, к сожалению, нисколько не преувеличиваю, и не только о злополучном “Онегине” здесь речь.
Мой приятель, работающий в одном из оперных театров Америки, поведал мне совершенно анекдотичную – но оттого, увы, не менее правдивую! – историю о том, как некая, знаменитая и “модная” дама-режиссёр, ставила у них в театре вагнеровского “Летучего Голландца”. Работа шла тяжело; одна нелепость нагромождалась на другую, и чем дальше, тем во всё большее недоумение приходили все – и артисты, и сотрудники театра. В ответ на любой вопрос экзальтированная дама разражалась рыданиями, выкрикивая сквозь слёзы, что её-де никто не уважает и артисты отчаянно “саботируют” её идеи… Наконец, в один прекрасный день – незадолго до премьеры – выяснилось, что талантливая художница (не знавшая по-немецки ни слова), работала по подстрочному переводу оперы… “Лоэнгрин”! Естественно, когда ошибка открылась, в своей постановке девушка практически ничего не изменила: во-первых, до постановки оставались уже считанные дни, а во-вторых, просто “из принципа”… Вскоре после этой истории постановщица с большой помпой – международная звезда! – прибыла в Петербург, где в Мариинке (разумеется, очень успешно!) поставила, если я не ошибаюсь, “Саломею”.