Бернар Гавоти. СМЯГЧАЕТ ЛИ МУЗЫКА НРАВЫ?

(отрывки)

На следующий день после концерта или в тот же вечер сижу перед чистым листом бумаги. Ты слышал, теперь — суди. Как же за это приняться? Невидимый хор предшественников нашептывает советы.

«Говори о вещах то, чем они являются на самом деле»,— рекомендует Дидро. Мысль превосходная — осуществить же ее гораздо труднее. Так и должно быть. Мой учтивый собрат Эдмон Пайдлетон, критик, органист, дирижер, с присущим ему остроумием, резюмируя равные требования, набросал портрет критика «без страха и упрека». Вот он: «Музыкальный критик — это законченный артист, в совершенстве владеющий фортепиано, каким-либо струнным и духовым инструментом, а также ударными. Он глубокий знаток композиции и искусства дирижирования оркестром и хором, ибо постиг все это на практике. Музыковедение, история, психология, педагогика и, конечно, широкая общая культура неотделимы от него.

Однако как только он стал критиком, с исполнительской деятельностью должно быть покончено; он вне борьбы, он пишет исключительно для газет, чуждых духу сенсации, и всегда сам платит за место в концерте.
Ему дозволено присутствовать на «коктейлях для прессы», чтобы быть в курсе событий – при условии, что сам он откажется от коктейля. Критик, оценивающий новые записи, разумеется, сам инженер и акустик и сам покупает пластинки.
Критик отрекается от уз дружбы, от всякой мысли оказывать услуги, от мирской суеты, от чувства жалости и от искушения приободрить».

Что бы ни думала суетная толпа, критика не такое уж легкое занятие. И среди других видов критики музыкальная, несомненно, самая трудная. Проблема состоит вот в чем: передать с помощью слов то, что выражено в звуках? Можно дать вкратце изложение романа, проанализировать пьесу, рассказать содержание фильма, описать тот или иной аспект картины; но как объяснить симфонию, сонату, квартет? Как говорить о музыке? Соединение этих слов, по природе антипатичных друг другу, выявляет трудность задачи. Если справедливо, что музыка начинается там, где смолкает слово, то как оно может дать представление об области, куда ему закрыт доступ?

Анализ тем и описание звучания вызовут улыбку у теоретика, оттолкнут непосвящённого и никого ничему не научат. Тем не менее композитор, у которого журнал или концертная организация попросят «объяснительную записку» по поводу нового сочинения, не преминет описать его в загадочных выражениях: «Начальное аллегро открывается энергичным утверждением, провозглашаемым тромбонами fff, но сразу же отрицается мотив, порученный струнным divisi. В свою очередь, «деревянные» излагают побочную партию, которая снова появится в конце части, в stretto, где различные темы соединятся в радостной экзальтации». Руководствуясь столь общим планом, гений создаёт шедевр, а посредственный музыкант – упражнение по риторике. Равным образом немногого стоят похвалы «смелой модуляции из des-moll в A-dur».
Поль Дюка, проницательный мыслитель и большой музыкант, заметил, что «причина заблуждения, которому вечно подвержены мэтры, кроется в том, что легко говорить о нотах и трудно – о музыке; легко принять одно за другое. Истинные музыканты, они-то всегда придавали нотной бумаге, теориям, трактатам лишь второстепенное значение»…

Вернёмся к отправной точке. Вчера я слышал пианиста, тенора и ораторию. Теперь надо их оценить. Какими же качествами должен обладать идеальный критик – но, полноте, существует ли он? Сказав это, не убоимся дать список достоинств несуществующего героя:

1. Умение писать. Это палка о двух концах. Рассуждение может быть глубоким и верным, но человека, не владеющего пером, скорее всего, не услышат. Напротив, тот, кто умеет писать, может увлечь читателя, более восприимчивого к блеску определений, чем к истинности оценок. В первую очередь надо пробудить у него интерес, любопытство. Человек. Которого не читают, может иметь незаурядный талант, но талант этот бесполезен, ибо никто его не заметит.

2. Придать слову его ценность и смысл. Это значит равным образом возбудить недовольство читателей и артистов, ибо и те, и другие ожидают крайних суждений, степеней превосходных. Виртуоз останется недовольным, если не объявить его не знающим себе равных. А слушателю всегда приятно поверить, что г-н Х. или Y. – “лучший исполнитель своего поколения”; это избавит его от дальнейших сравнений, позволяя безмятежно аплодировать…

К несчастью, мода вынуждает к таким словесным преувеличениям, что самые опьяняющие эпитеты быстро утрачивают лестный характер, а гиперболы уже ничего никому не говорят. В подтверждение этого позвольте мне сослаться на действительный случай. Шведский тенор Николай Гедда выступил однажды в парижском зале «Гаво» с сольным концертом редкого совершенства. Он пел с невероятной свободой. Я осмелился написать, что та неслыханная лёгкость могла бы «довести до безумия соловьёв». На следующее утро атташе шведского посольства по телефону потребовал ответа: не намекает ли дерзкая метафора на ограниченность вокальных возможностей его соотечественника? Тогда я понял сложность положения, в которое попадает критик, выбирая между суждением, учитывающим оттенки и никому не доставляющим удовольствия, и смелой метафорой, которая дразнит умы. Должен ли критик вычеркнуть из своего лексикона фразы типа: «Язык господина N. глубоко музыкален», чтобы не дать понять таким образом, что у господина N. нет особых достоинств? Нетрудно вывернуть наизнанку слово, подыскав ему парадоксальное значение…

3. Уметь писать кратко и в сжатые сроки. Откровенно говоря, такая необходимость продиктована взглядом на современную журналистику. С одной стороны, такие экзерсисы благотворны, не позволяя растекаться по древу, но, с другой стороны, наложенное ограничение стесняет мысль, придавая ей сухость и безжалостность гильотины. Как передать оттенки в немногих строках? Такое положение вещей и порождает безаппеляционность в оценках, то свирепых, то дифирамбических: ведь за отсутствием места у автора нет возможности привести аргументы. Он едва может объявить приговор, неприятный уже своей краткостью. Отсюда – осторожная манера высказываться («не горячо и не холодно») у большинства современных критиков: когда недосуг объясниться, обходятся без объяснений вообще.

Второе обязательство – сжатые сроки – пожалуй, не менее обременительно. Необходимо излагать свои мнения изо дня в день, немедленно, безотлагательно, почти не имея времени поразмыслить. Как при такой активности провести свою линию, выработать цельность эстетических взглядов, сохранить последовательность суждений? Только критики-доктринеры, которые руководствуются раз принятой догмой, могут на это рассчитывать, что, впрочем, и делает их доктринёрами – то есть, людьми по большей части несносными. Золотое правило критики: говори то, что думаешь. Слава критика, единственная, которой должен желать человек, достойный этого звания – в его искренности. К этому приходишь вновь и вновь.

4. Объективный или субъективный? «Сударь, представьте вещи такими, как они есть. Расскажите о них точно и объективно, не высказывая личного мнения: оно нас не интересует». Иногда я получаю подобные письма и отвечаю на них так: «Чего же вы ждёте? Какое мнение, кроме собственного, я могу высказать? Природа суждения субъективна: как поставить себя на место другого, оценить произведение или исполнение мозгом, сердцем, селезёнкой идеального существа? Что вам даст, если я укажу по метроному темп, в котором г-н Х. сыграл аллегро из «Аппассионаты», измерю в граммах силу его туше, назову точную продолжительность концерта г-на Z. и число нот, использованных в каждой теме его нового сочинения? Ничего. Я понимаю, почему вас раздражает моё суждение: оно не совпадает с вашим. Что я могу поделать? Не читайте, не принимайте меня во внимание – или же признайте, что на этой земле нет непогрешимых судей, что всякий обмен художественными взглядами – спор, в котором каждый защищает свою точку зрения, но никто не владеет абсолютной истиной». Этот ответ, при всей его логичности, не удовлетворяет моих адресатов: там, где дело касается вкусов, никого убедить нельзя. Что, впрочем, не имеет значения. Исполни свой долг – и будь, что будет…

5. Говорить то, что есть. Это значит быть готовым говорить подчас неприятные вещи. Как назло, я не знаю способа мило их высказывать. Какой бальзам не прикладывай – рана есть рана… ничего не попишешь – таковы правила игры. Выступая на общественном поприще, готовься к тому, что будешь судим, и без снисходительности…

Ослеплённый собственной гениальностью артист, который не хочет понимать то, что о нём написано – явление весьма распространенное. Вспоминаю певицу, которая предложила воистину смелую трактовку «Доброй песенки» Форе, ибо её блеющий голос придавал возвышенной песне неожиданный пасторальный оттенок. Не желая перечеркнуть стольких усилий, я ограничился замечанием, что «не следует перекладывать всю тяжесть концерта на одного только композитора», давая понять, что шедевр требует и соответствующего исполнения. Наброшенный мною флёр не скрывал иронии. Тем не менее, однажды, встретив меня на дружеской вечеринке, моя пастушка сказала: «Я ничего не поняла из того, что вы написали о моём концерте, и, удивительная вещь, никто из моих друзей тоже»…

Я спасовал в тот вечер, не рискнув просветить чувствительную пастушку. Да и зачем? Слепые да не видят, глухие да не слышат. Но, скажете вы, есть же средство это всё уладить; вместо того, чтобы прибегать к эзопову языку или говорить суровую истину, смягчите её; ставьте четыре там, где надо поставить три, и все будут довольны. Вы – может быть, но не я. Насколько легко держать себя в узде, когда пишешь от случая к случаю, настолько трудно, даже невозможно лукавить, работая регулярно – это принуждает к суровой объективности. Если, поддавшись слабости, вы объявите «восхитительным» второсортного пианиста, то где вы возьмёте эпитеты, чтобы охарактеризовать игру Артура Рубинштейна? В довершение всего, давая себе время от времени поблажки, вы неизменно скатываетесь к демагогии. Каждый день вас будут одолевать просьбами: друг, которому вам хотелось бы сделать приятное, важное лицо, с которым следует быть осторожным, клан, с которым лучше не связываться… От уступки к уступке – и вот вы уже скатились по наклонной плоскости. Снисходительный и не правдивый, бесхарактерный музыкальный критик никому не окажет услуги; он не доставит удовольствия даже своим «клиентам», так как давно лишился авторитета в глазах публики. Мы – жандармы при музыкальном вкусе: если не задержать правонарушителя, то как защитить честных людей?