КОНСЕРВАТОРИЯ#2
К счастью, еще в конце славных 60-х удалось застать тех, кто помнил, знал, Д. Шостаковича, С. Прокофьева, Б. Асафьева, А. Гаука, Л. Николаева, С. Савшинского, Л. Ауэра и многих других (учились у них или вместе с ними). Исполнители - сплошь блистательные. Кроме Серебрякова преподавали М. Хальфин и Н. Поздняковская, сокурсница Прокофьева; тонкий музыкант-миниатюрист И. Комаров - "специалист" по Скарлатти, соперник и антагонист Серебрякова. Нельзя не вспомнить легендарного органиста И. Браудо - "наместника" Баха в ЛГК, автора замечательного и мудрого исследования об артикуляции - труда универсального, нужного не только органистам, но и всем другим исполнителям.
У него был небольшой класс. К нему устремлялись, в основном, музыковеды. Пианизм у них был слабый, зато "с головой", как говорится, было получше. Браудо был величавым стариком, походившим на лики, что мы видим на портретах старых мастеров.
Среди струнников лидерами были Б. Гутников и М. Вайман, к несчастью, почти одновременно покинувшие этот мир. Потом не стало и альтиста Крамарова, куда лучшего, чем наш "Паганини" - Башмет. Струнная кафедра как-то быстро истаяла. Остался Виктор Либерман, многие годы работавший концертмейстером у Мравинского, а потом, став "невозвращенцем", игравший в знаменитом оркестре Концертгебау; З. Винников и ряд скрипачей из Заслуженного Коллектива Республики (или, как называли его все музыканты, оркестра ЗКР). Как и лучшие солисты - духовики, оттуда же, на соответствующей кафедре: легендарная первая валторна В. Буяновский, молодая жена Мравинского - А. М. Вавилина. Простым перечислением выдающихся имен трудно "вычислить", какая конса была "сильнее" - столичная или наша. Бесспорно, в Москве были тоже легендарные музыканты. Но в Питере был свой стиль, некоторая утонченность, что ль… Наверное, потому, что многие годы исполнительский стиль формировала Филармония, с ее академизмом и стремлением многих инструменталистов со временем добиться почётного права работать именно там.
Музыковедческая профессура, пребывавшая, увы, в почтенном возрасте, являла собой "последних из могикан" петербургской культуры. Каждая лекция - тщательно выверена, изящна по стилю. Для нас были открытием исторические пласты средневековья, музыки Возрождения в лекциях старика П. Вульфиуса, удивительно снисходительно-доброжелательного к студентам, ни за что отсидевшего в лагерях; вероятно, "за низкопоклонство" перед Западом или за труд о песнях Шуберта… Потом, по мере продвижения курса истории, профессора сменяли друг друга.
Г. Филенко привила нам неистребимую любовь к французским авторам ("коньком" Филенко была тема католицизма западноевропейских композиторов. Иногда львиную долю лекции занимали ее рассуждения о католицизме Листа, Верди, Бизе...). Ее муж - С. Богоявленский - блистательно читал историю европейской музыки конца позапрошлого века и начала прошлого. Экзамены требовали соответствия высокому уровню преподавания; мы пропадали в читальных залах и не вылезали из фонотеки…
В наше сознание постепенно внедрялась современная музыка, по идеологическим причинам ранее бывшая недоступной. Еще несколько лет назад, в училищную пору, слушание Стравинского и Бартока не поощрялось - впрочем, как и Малера. В Консерватории пробелы восполнялись семинарами М. Друскина. Он приходил на занятия, как явление другого мира. Элегантный, в темно-зеленых очках, что было весьма необычно, он доставал пачку "Мальборо" и, заметив на столах свой учебник музыки ХХ века, брезгливо говорил: "Закройте это". Он был, как говорится, живым представителем недоступной нам западноевропейской культуры. Ему, в отличие от его брата (писателя), удалось счастливо избежать репрессий. Позже в Консерватории появился профессор Гершович, ученик нововенцев Шенберга и Веберна, заставив по-новому взглянуть на сонаты Бетховена, благодаря довольно нетрадиционной системе анализа. Вообще, теоретическая кафедра была очень "мощной". Были замечательные профессора - специалисты по русской музыке.
У него был небольшой класс. К нему устремлялись, в основном, музыковеды. Пианизм у них был слабый, зато "с головой", как говорится, было получше. Браудо был величавым стариком, походившим на лики, что мы видим на портретах старых мастеров.
Среди струнников лидерами были Б. Гутников и М. Вайман, к несчастью, почти одновременно покинувшие этот мир. Потом не стало и альтиста Крамарова, куда лучшего, чем наш "Паганини" - Башмет. Струнная кафедра как-то быстро истаяла. Остался Виктор Либерман, многие годы работавший концертмейстером у Мравинского, а потом, став "невозвращенцем", игравший в знаменитом оркестре Концертгебау; З. Винников и ряд скрипачей из Заслуженного Коллектива Республики (или, как называли его все музыканты, оркестра ЗКР). Как и лучшие солисты - духовики, оттуда же, на соответствующей кафедре: легендарная первая валторна В. Буяновский, молодая жена Мравинского - А. М. Вавилина. Простым перечислением выдающихся имен трудно "вычислить", какая конса была "сильнее" - столичная или наша. Бесспорно, в Москве были тоже легендарные музыканты. Но в Питере был свой стиль, некоторая утонченность, что ль… Наверное, потому, что многие годы исполнительский стиль формировала Филармония, с ее академизмом и стремлением многих инструменталистов со временем добиться почётного права работать именно там.
Музыковедческая профессура, пребывавшая, увы, в почтенном возрасте, являла собой "последних из могикан" петербургской культуры. Каждая лекция - тщательно выверена, изящна по стилю. Для нас были открытием исторические пласты средневековья, музыки Возрождения в лекциях старика П. Вульфиуса, удивительно снисходительно-доброжелательного к студентам, ни за что отсидевшего в лагерях; вероятно, "за низкопоклонство" перед Западом или за труд о песнях Шуберта… Потом, по мере продвижения курса истории, профессора сменяли друг друга.
Г. Филенко привила нам неистребимую любовь к французским авторам ("коньком" Филенко была тема католицизма западноевропейских композиторов. Иногда львиную долю лекции занимали ее рассуждения о католицизме Листа, Верди, Бизе...). Ее муж - С. Богоявленский - блистательно читал историю европейской музыки конца позапрошлого века и начала прошлого. Экзамены требовали соответствия высокому уровню преподавания; мы пропадали в читальных залах и не вылезали из фонотеки…
В наше сознание постепенно внедрялась современная музыка, по идеологическим причинам ранее бывшая недоступной. Еще несколько лет назад, в училищную пору, слушание Стравинского и Бартока не поощрялось - впрочем, как и Малера. В Консерватории пробелы восполнялись семинарами М. Друскина. Он приходил на занятия, как явление другого мира. Элегантный, в темно-зеленых очках, что было весьма необычно, он доставал пачку "Мальборо" и, заметив на столах свой учебник музыки ХХ века, брезгливо говорил: "Закройте это". Он был, как говорится, живым представителем недоступной нам западноевропейской культуры. Ему, в отличие от его брата (писателя), удалось счастливо избежать репрессий. Позже в Консерватории появился профессор Гершович, ученик нововенцев Шенберга и Веберна, заставив по-новому взглянуть на сонаты Бетховена, благодаря довольно нетрадиционной системе анализа. Вообще, теоретическая кафедра была очень "мощной". Были замечательные профессора - специалисты по русской музыке.
Публикация: 29-07-2003
Просмотров: 3604
Категория: Статьи
Комментарии: 0