ГЛАВНАЯ ОБМЕН БАННЕРАМИ ССЫЛКИ ССЫЛКИ НА МУЗЫКАЛЬНЫЕ САЙТЫ О ПРОЕКТЕ

Мне довелось послушать Караяна...

С удовольствием выполняю обещание и пишу о первых впечатлениях о приснопамятных концертах Караяна, на которых мне посчастливилось побывать. Ещё задолго до концерта Берлинской филармонии в Питере весной 1969 года я уже немало знал о его легендарном руководителе. Дома к этому времени была "заиграна" пластинка с фрагментами "Свадьбы Фигаро", сотни раз переслушана запись с трансляции знаменитой "Кармен" с Грейс Бамбри в заглавной роли и, конечно, "Богемы" с Френи. В то время Он стал моим музыкальным Богом на земле. 

Те годы широко и печально знамениты своим острым дефицитом в коммуникативном общении с "иноземной" культурой. Только с начала славных 60-х что-то стало просачиваться через "железный занавес": отдельные перезаписи фирмой "Мелодия", гастроли легендарных музыкантов, а потом - и видеозаписи на ТВ, любезно предоставленные нам за государственные средства. И вдруг - гастроли "Ла Скала" в Москве. В Малом оперном разыгрывались билеты, и моему отчиму, тенору Михаилу Довенману, выпало посещение "Богемы" и "Трубадура". К счастью, некоторые спектакли транслировались по ТВ, и мне удалось увидеть "Севильского" с Сесто Брускантини и Гяуровым; множество концертов солистов, данных под аккомпанемент фортепиано.
Из Москвы отчим приехал под большим впечатлением от спектаклей, хотя уже тогда пел "Богему" по нескольку раз в месяц. Он рассказывал о необычной реакции Грикурова на спектакль Караяна-Дзеффирелли. Тот в перерывах молча сидел на своем месте, словно боясь "расплескать" лишним общением услышанное. Через какое-то время по радио дали запись этого спектакля… Я уже писал о своем впечатлении, не буду повторяться. Скажу только, что с этого момента я задумался над какими-то вопросами исполнительства, начал больше сравнивать, пытаться анализировать. А позже, в училище, я никак не мог понять, почему мои сокурсники-музыковеды совершенно не интересуются исполнителями, формально слушают записи, не вдаваясь в подробности качества исполнения. Много позже я убедился, что это свойство, видовой признак, присущий многим музыковедам - мертвое восприятие музыки, бесстрастное потребление звучащей информации.
Я начал слушать музыку с партитурами, которые мне приносили родители и, таким образом, научился их читать, слушая симфонии или оперы в разных вариантах. И исподволь начал замечать, что в большинстве случаев возникает несоответствие между тем, что я вижу, и тем, что звучит… А опера стала постоянным увлечением, я не вылезал из Малого оперного. В это время появились первые отечественные магнитофоны, и многие спектакли отчима я начал записывать на кассеты прямо в театре, как и с записей радио. Мне стало ясно, что я всю жизнь буду связан с музыкой, и после училища поступил на ТКФ нашей Консы. Но я ещё и пытался запеть: у меня был зычный баритончик. Занятия училищного хора музыковедов неоднократно прерывались благодаря разрушительному воздействию моего голоса - я с легкостью перекрывал своих безголосых коллег. Отчим благосклонно передавал мне азы вокальной технологии, но я, к счастью, вовремя остановился, осознав, что масштаб Гобби мне не светит, а на меньшее и размениваться не стоило.

Итак, в 1969 году я провел несколько бессонных ночей на площади Искусств, отмечаясь в очереди в кассу Большого Зала - впервые в России выступал Берлинский филармонический оркестр! На самом концерте я занял выгодную позицию наверху, на хорах, лицом к дирижеру. В программе первого концерта был Бетховен: "Кориолан", Пятая и Шестая симфонии. Описывать звучание музыки - неблагодарное занятие; это все равно, что пытаться передать словами обильное и разнообразное застолье. Но все же… Уже начало "Кориолана" было необычно. Если вы помните, увертюра начинается с фортиссимо - унисона струнных и фаготов, а потом прерывается "гильотинным" аккордом тутти. Дирижеры, как правило, "ударяют" ауфтактом с большим "замахом", который, по их разумению, должен соответствовать такому мощному по звучанию началу. Караян же, опустив вниз руки, сблизил их, словно собирая массу звучания, и когда он остановил движение рук, раздался удивительно объемный мощный унисон. Первый звук возник не от быстрого удара смычком, за которым следует инерционное ослабление форте. Музыканты взяли ноту неторопливым движением, но распределив смычок так, чтобы нигде не было перерыва, как бы накапливая звук перед "кинжальным" аккордом всего оркестра. И он последовал. На таких аккордах можно ставить лейбл: "Сделано Караяном". Они у него сфокусированы, коротки и сбалансированы по вертикали; объемны и не "резки" по атаке звука. Темп увертюры был не тороплив. Обычно играют быстрее, эдакое поверхностное "брио". У него же в неспешном развертывании материала чувствовалось преодоление некоего внутреннего сопротивления. Отсюда - концентрация энергии, озвучена и "пропета" каждая нота. Благодаря уникальному дару дирижера - придавать исполняемому произведению невиданный масштаб, до боли знакомая увертюра предстала перед нами некоей античной трагедией.

Столь же величественно и грандиозно прозвучала "заигранная" Пятая симфония. "Пасторальная" Караяна оказалась поэмой. В ранее слышанных мной исполнениях Шестая как будто была эскизом, нарисованным простым карандашом. А тогда, на концерте - "слух прозрел", партитура заиграла "полифонией" сольных тембров, гармонией многоярусного звучания оркестра. Но самое главное: Караян "пропел" симфонию. Это был благодарственный гимн красоте и Природе. Даже апокалипсическая картина грозы не нарушила общей идиллически-благостной атмосферы…

На второй концерт я попал случайно. За полчаса до его начала мне позвонил мой друг и предложил билет. Еле успел. Был дивертисмент Моцарта и Десятая симфония Шостаковича. Ее прочтение Караяном потрясло не только нас, простых смертных. После концерта в Москве ошеломленный автор признался дирижеру, что он словно впервые услышал свое произведение. Эта симфония исполняется достаточно редко. Давно стали бестселлерами Пятая, Шестая, Седьмая симфонии. Десятой у нас повезло меньше. Она представляется мне "Патетической" симфонией Шостаковича. В ней, как и в Шестой Чайковского, с физиологической достоверностью воплощен "ужас", испытываемый человеком перед ликом Неотвратимого Зла. Как и у Чайковского, в начале Десятой из беспросветного мрака рождаются первые ее звуки. Но в симфонии Шостаковича нет места светлой печали Шестой. Вальс побочной темы первой части, особенно в мертвящей звучности солирующих кларнетов - по ту сторону реальности. У Караяна он напомнил кларнеты "Пиковой" - страшный призрак Смерти. Скерцо, как в Шестой, было сыграно агрессивно и жестко. А соло валторны в третьей части прозвучала, как "Tuba mirum" Страшного суда.
Я не склонен проводить прямые, тематические аналогии между этими двумя симфониями. В одном из писем к фон Мекк Чайковский назвал симфонию "исповедью души". Пожалуй, из всех симфоний Д. Д. Шостаковича эти слова с наибольшей точностью можно было бы отнести к Десятой. Именно такой ее и "услышал" Караян.
Между концертами Караян провел в Большом Зале Филармонии мастер-класс на материале Пятой Бетховена и Второй Брамса. Мне вновь повезло: я был на этих занятиях. Один за другим выходили молодые дирижеры, они играли свой фрагмент, Караян останавливал их, спрашивал: "Что не так?" - а потом показывал, "как надо". Во время своих "показов" он вообще не говорил музыкантам, что он от них хочет. Ему было достаточно нескольких лаконичных движений и оркестр (второй состав) буквально преображался "на глазах и ушах". При этом он не объявлял, с какого места надо играть. Так же, как и на репетициях со своим оркестром, он делал краткое замечание, и Второй оркестр Филармонии, как один человек, понимал, с какого такта следует продолжать исполнение.
Заканчивая семинар, он повернулся спиной к залу и долго, безо всякой позы, благодарил музыкантов. Караян был человеком...
Можно без конца описывать исполнение этим мастером различных симфоний и опер. Так ли это важно? Лучше один раз услышать и увидеть. Гораздо интереснее объяснить некоторые особенности стиля его исполнительского почерка. Марис Янсонс как-то назвал его "поэтом оркестрового звука". Да, это так. Но не это главное. Караян, как ни один из дирижеров, выстраивает пространственную целостность исполняемого произведения. Он тонко ощущает вокальную природу инструментальной музыки. Поэтому у него оркестр "поет" и "дышит". Медленные части бетховенских симфоний он играет, как арии итальянских опер.

Можно спорить о его Чайковском, но на мой вкус, он оставил нам выдающиеся интерпретации опусов этого композитора - как и многих других авторов. Он - совсем не "пиарщик", он честный труженик. Как Мравинский и Тосканини. В одном из интервью он сказал о своем стремлении к совершенному исполнению. Он стремился оставить о себе достойную память. И это ему удалось.

© Юрий Шалыт, 2003.

От редакции: Бесспорно, Герберт Караян был фигурой далеко не однозначной. К его личности и творчеству мы будем обращаться и в будущем.

При перепечатке, копировании, полном или частичном воспроизведении просьба ссылаться на источник и ставить авторский коллектив сайта в известность.

Публикация: 24-09-2003
Просмотров: 3655
Категория: Статьи
Комментарии: 0

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.