"ФАЛЬЗО МЕТАЛЛО", или КАК Я УЧИЛСЯ ПЕНИЮ (Новелла в стиле Э.Т.А. Гофмана)#2
Вводная беседа была крайне недолгой - что, в силу юношеской самонадеянности, я расценил как априорное признание собственных талантов. Maestro сидел напротив меня на низенькой козетке, слегка раскачиваясь из стороны в сторону; на каждое его движение козетка чутко реагировала отчаянным скрипом. За время беседы он ни разу не упомянул о моем голосе - да и вообще обо всем, что имело бы к нему хоть какое-нибудь отношение; зато на различных бытовых деталях, и в особенности - на материальном аспекте моего существования, Мaestro сделал некоторый акцент: ненавязчивый, но достаточно заметный.
- Что ж, приступим! - внезапно возгласил педагог и незамедлительно воссел к роялю. - Что поем?.. - "Саго mio ben" Джордани, "Tre giorni son che Nina" Перголези... - робко начал перечислять я "жемчужины" своего репертуара.
- "Tre giorni!.." - безаппеляционно решил он, и тут же заиграл вступление в G-moll. Я начал петь. - Октавой выше! - рявкнул Мaestro, метнув на меня свирепый взгляд (родной брат того, что совсем недавно впивался в ученицу), - da саро!!. - и вновь заиграл, воззрившись в ноты. Не посмев ослушаться, я запел октавой выше, честно "киксуя" на всех верхних "Sol". Maestro же это обстоятельство, казалось, ничуть не беспокоило: он энергично перебирал клавиши и двигал бровями по нотам. Наконец, мы добрались до финального аккорда.
- Видите ли, Мaestro, - смущенно нaчал я, - различные педагоги расценивали мой голос по-разному: одни утверждали, что у меня - баритон, другие настаивали, что я - бас; к тому же с...
Дикий хохот Мaestro не дал мне возможности закончить фразу. Все тело его пришло в движение; стул под ним отчаянно скрежетал зубами. Maestro плотно побагровел, а его мохнатые брови, казалось, были готовы навсегда покинуть привычное место жительства - так высоко они взлетели, символизируя крайнюю степень изумления их хозяина... Но вот, еще несколько сильных толчков - и смех профессора постепенно пошел на убыль, лишь эхом отзываясь в виде смешков, кашлей, всхлипов и икоты.
- Боже мой! Gran Dio!!. - простонал он, наконец успокаиваясь. - Какой песьий дилетантизм!.. Гхм-дахм! - мощно прочистив горло, Скаччини вновь принял серьезный вид. (Брови опустились на место. Ту, что постоянно находилась чуть выше, Maestro навел на меня).
- У вас, молодой человек... - внушительно и строго произнес он, после чего, выдержав по-оперному эффектную паузу, веско докончил: - у вас типичный меццо-характерный тенор. Да-с. Ниже "re" малой октавы я вам петь запрещаю. Ясно?..
* * * *
...Шло время. Я - молодой представитель школы Скаччини - был счастлив и горд. Еще бы! Несмотря на то, что мне пришлось продать не только все (даже самые любимые) свои книги, пасхальный костюм своего дедушки, а также заложить в ломбард фамильные драгоценности, - я зато уже умел "дышать в бифуркацию", находить "анзатц"; знал методы борьбы с "coup de gorglе" -как и то, что "для большей собранности звука надо больше сводить лопатки" (это была одна из формулировок самого Maestro, кои я с трепетной тщательностию собирал и записывал красивым почерком в специально для этого купленную у антиквара тетрадь хорошей бумаги, переплетенную в баранью кожу).
Школа Скаччини развивала мой кругозор: мы с Maestro подолгу беседовали о музыке, и от него я узнавал массу поучительнейших вещей. Как-то раз я пришел к нему в состоянии буквально восторженном, будучи под сильным впечатлением "Concerto de Aranjuez" Родриго: но Скаччини тут же отрезвил меня, сообщив, что эта музыка - лишь жалкое подражательство творениям Тактакишвили. Впоследствии он не раз, мягко и доброжелательно, как и надлежит мудрому и любящему педагогу, корректировал мои по-юношески незрелые музыкальные пристрастия: например, одернул мое чрезмерное увлечение музыкой Пуччини, метко заметив, что "его гармоническое мышление осталось где-то на уровне восемнадцатого века". Так, благодаря глубоким по мысли и афористичным по форме ("Песьий дилетантизм!..") блиц-лекциям моего Maestro, я рос, как музыкант. Но (и это обстоятельство, честно говоря, как раз беспокоило меня не на шутку) мой голос почему-то звучал все хуже и хуже. Maestro не придавал, однако, этому большого значения, объясняя мне, что в вокале наиболее характерным является толчкообразный, "ступенчатый" рост исполнительского мастерства. "Ибо скрипка", - хитро улыбнувшись, говорил он, воздев к небесам сарделькоподобный перст с сильно обгрызенным ногтем, - "скрипка не делается за неделю. А мы, вокалисты, "проглотили" свой инструмент; и доводить его, так сказать, до ума - дело оч-чень непростое!"...
И я понимал, что главное - это систематические занятия и регулярное внесение платы за них; остальное же все придет - было бы терпение. А вскоре и приспел случай убедиться в этом.
- Что ж, приступим! - внезапно возгласил педагог и незамедлительно воссел к роялю. - Что поем?.. - "Саго mio ben" Джордани, "Tre giorni son che Nina" Перголези... - робко начал перечислять я "жемчужины" своего репертуара.
- "Tre giorni!.." - безаппеляционно решил он, и тут же заиграл вступление в G-moll. Я начал петь. - Октавой выше! - рявкнул Мaestro, метнув на меня свирепый взгляд (родной брат того, что совсем недавно впивался в ученицу), - da саро!!. - и вновь заиграл, воззрившись в ноты. Не посмев ослушаться, я запел октавой выше, честно "киксуя" на всех верхних "Sol". Maestro же это обстоятельство, казалось, ничуть не беспокоило: он энергично перебирал клавиши и двигал бровями по нотам. Наконец, мы добрались до финального аккорда.
- Видите ли, Мaestro, - смущенно нaчал я, - различные педагоги расценивали мой голос по-разному: одни утверждали, что у меня - баритон, другие настаивали, что я - бас; к тому же с...
Дикий хохот Мaestro не дал мне возможности закончить фразу. Все тело его пришло в движение; стул под ним отчаянно скрежетал зубами. Maestro плотно побагровел, а его мохнатые брови, казалось, были готовы навсегда покинуть привычное место жительства - так высоко они взлетели, символизируя крайнюю степень изумления их хозяина... Но вот, еще несколько сильных толчков - и смех профессора постепенно пошел на убыль, лишь эхом отзываясь в виде смешков, кашлей, всхлипов и икоты.
- Боже мой! Gran Dio!!. - простонал он, наконец успокаиваясь. - Какой песьий дилетантизм!.. Гхм-дахм! - мощно прочистив горло, Скаччини вновь принял серьезный вид. (Брови опустились на место. Ту, что постоянно находилась чуть выше, Maestro навел на меня).
- У вас, молодой человек... - внушительно и строго произнес он, после чего, выдержав по-оперному эффектную паузу, веско докончил: - у вас типичный меццо-характерный тенор. Да-с. Ниже "re" малой октавы я вам петь запрещаю. Ясно?..
* * * *
...Шло время. Я - молодой представитель школы Скаччини - был счастлив и горд. Еще бы! Несмотря на то, что мне пришлось продать не только все (даже самые любимые) свои книги, пасхальный костюм своего дедушки, а также заложить в ломбард фамильные драгоценности, - я зато уже умел "дышать в бифуркацию", находить "анзатц"; знал методы борьбы с "coup de gorglе" -как и то, что "для большей собранности звука надо больше сводить лопатки" (это была одна из формулировок самого Maestro, кои я с трепетной тщательностию собирал и записывал красивым почерком в специально для этого купленную у антиквара тетрадь хорошей бумаги, переплетенную в баранью кожу).
Школа Скаччини развивала мой кругозор: мы с Maestro подолгу беседовали о музыке, и от него я узнавал массу поучительнейших вещей. Как-то раз я пришел к нему в состоянии буквально восторженном, будучи под сильным впечатлением "Concerto de Aranjuez" Родриго: но Скаччини тут же отрезвил меня, сообщив, что эта музыка - лишь жалкое подражательство творениям Тактакишвили. Впоследствии он не раз, мягко и доброжелательно, как и надлежит мудрому и любящему педагогу, корректировал мои по-юношески незрелые музыкальные пристрастия: например, одернул мое чрезмерное увлечение музыкой Пуччини, метко заметив, что "его гармоническое мышление осталось где-то на уровне восемнадцатого века". Так, благодаря глубоким по мысли и афористичным по форме ("Песьий дилетантизм!..") блиц-лекциям моего Maestro, я рос, как музыкант. Но (и это обстоятельство, честно говоря, как раз беспокоило меня не на шутку) мой голос почему-то звучал все хуже и хуже. Maestro не придавал, однако, этому большого значения, объясняя мне, что в вокале наиболее характерным является толчкообразный, "ступенчатый" рост исполнительского мастерства. "Ибо скрипка", - хитро улыбнувшись, говорил он, воздев к небесам сарделькоподобный перст с сильно обгрызенным ногтем, - "скрипка не делается за неделю. А мы, вокалисты, "проглотили" свой инструмент; и доводить его, так сказать, до ума - дело оч-чень непростое!"...
И я понимал, что главное - это систематические занятия и регулярное внесение платы за них; остальное же все придет - было бы терпение. А вскоре и приспел случай убедиться в этом.
Публикация: 19-03-2001
Просмотров: 3528
Категория: Литература
Комментарии: 0