ГЛАВА 5. «ПЬЕМОНТСКИЙ УПРЯМЕЦ»

На следующий день я отправился к Данизе. Он внимательно послушал мое исполнение. Когда я закончил петь, он сказал:
– Видишь ли, Вальденго. Тосканини прав. Это не та Аида, которая ему нужна.

И Данизе, добрый и великодушный человек, в течение нескольких дней прошел со мной всю партию, заставив сделать то, что, по его мнению, должно было устроить маэстро.

Прошла неделя. Я совсем успокоился и не сомневался, что Тосканини больше не вспомнит обо мне, как вдруг раздался телефонный звонок: Вальтер сообщил, что маэстро ждет меня завтра, чтобы пройти со мной Аиду. Репетиция должна была состояться в Эн-Би-Си в том же кабинете. Подойдя к двери, я не решался войти. Увидев Вальтера, выходившего из кабинета, я спросил его:
– Как там маэстро, бушует или спокоен?
Тот ответил, похлопав меня по плечу:
– Иди, иди, не бойся! Получай нагоняй, которого заслуживаешь!
Вальтер был всегда очень добр к нам, певцам, и старался усмирить льва, унять бурю или по крайней мере избавить нас от самых сильных вспышек молнии.

Я вошел. Маэстро сидел на диване. Я поздоровался, он тепло ответил мне. Нелли только что закончила свою партию. Маэстро сказал:
– Нелли, отдохни пока. Я хочу послушать этого Амонасро...
Я спел всю партию так, как ее подготовил со мной Данизе. Тосканини молчал. Когда же я закончил, он спросил:
– Ну что тебе стоило спеть так же в тот раз? Я бы не сердился и тебе не досталось бы! Разве ты не понимаешь, что фразу «Ma tu rè, tu signore possente» гораздо приятнее слушать исполненной вполголоса, а не на крике, как это было тогда?
– Да, маэстро, вы правы, – пробормотал я.
– Прав, прав, – буркнул он, – но ты пел не так и рассердил меня.

С этим в высшей степени требовательным человеком репетировать означало снова и снова повторять все сначала. Он никогда не был доволен, потому что все время стремился подойти к той идеальной форме красоты, какую представлял своим внутренним взором и которой никак не мог достичь.

Наконец в один прекрасный день маэстро остался доволен. Он сказал:
– Оркестр в этом месте звучит pianissimo. Если посмотришь партитуру, увидишь, что Верди написал тут четыре р, то есть более чем pianissimo. Это означает, что и баритон должен не кричать, а петь очень нежно, как раз так, как ты только что спел.

В другой раз я дошел до слов Амонасро «Se l'amor della patria è delitto, siam rei tutti, siam pronti a morir». Увлекшись, я сделал акцент, усилив звук на слове «patria». Маэстро остановил меня:
– Не надо такого пыла на слове «родина».
Взглянув на него, я прочел в его глазах горькое чувство...

Хотя партия Амонасро небольшая и не столь сложная, как партия Яго в Отелло, маэстро все равно сумел сделать из нее большую партию. Не было такого пассажа, где бы он не указал мне интонацию, тембр, выражение. Он часто повторял:
– Запомни, дорогой. Верди в Амонасро видел не столько воина, сколько отца, и все фразы, кроме слов «Non sei mia figlia, dei faraoni tu sei la schiava», должны звучать нежно.

Как-то раз я в этой же фразе продержал одну ноту дольше, чем хотел. Маэстро сразу остановил меня:
– Ты джиджоне и больше ничего! Я ответил:
– Знаете, маэстро, я почувствовал, что нота у меня получилась хорошая, и протянул ее. Он посмотрел на меня и сказал:
– Амонасро буду петь я и спою лучше!
– Пойте, – ответил я, – а я буду дирижировать. Я думал, что после таrих слов, невольно слетевших у меня с языка, маэстро устроит, как обычно, головомойку. Но все обошлось. Он рассмеялся:
– Ладно уж, ничего с тобой не поделаешь, пьемонтский упрямец!

В другой раз на фразе «Suo padre...» я слишком долго держал чистое ля и пел в полный голос. Маэстро сразу же остановился и сказал:
– Если бы у эфиопов король был таким джиджоне, как ты, они со страху все разбежались бы, и ты бы остался один-одинешенек.
Я не мог не рассмеяться. Он заметил:
– Между прочим, ничего смешного тут нет.

Тосканини не удалось привлечь к работе над Аидой тенора Бьёрлинга и он пригласил Ричарда Такера. Я слышал, как он однажды говорил о нем с баритоном Де Лука:
– Видишь ли, Де Лука, у этого Таккера хороший, крепкий тенор и вдобавок, как и у Пирса, прекрасный итальянский язык.

Случилось так, что Такер пришел на репетицию, не знаю уж почему, со своим преподавателем пения. Он вошел в студию с некоторой развязностью, которая, конечно, не понравилась маэстро. Я в это время пел, и его настроение сразу же отразилось на мне. Все разладилось, и я, перестав петь, сказал:
– Маэстро, я же понимаю, что вы сердитесь на них, а достается мне. Он ответил:
– Совершенно верно, мне надо отвести душу, а на итальянском языке это легче сделать...

Такер и его учитель переглянулись, но, не понимая языка, конечно решили, что Тосканини за что-то ругает меня. Забавно было видеть их лица!

Замечу мимоходом, что маэстро считал, будто таким образом он нашел удобный способ изливать свой гнев... Я служил ему козлом отпущения! Очень часто, однако, я тоже не молчал, и тогда он придирался ко мне еще больше. Выходя из себя, он давал разрядку своим нервам и после таких взрывов быстрее успокаивался, утихал, снова становился добрым и мягким, как прежде.