Медовый месяц, или ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ#2

Вернувшись, я застал следующую картину: многие, разобрав подруг, уже разъехались кто куда; два-три приятеля, выпивших несколько больше, чем требуется для утраты навыков самостоятельного перемещения в пространстве, шумно спали в гостиной и детской; Анна убирала с кухонного стола остатки пиршества. У окна на полу стояло изрядное количество пустых бутылок; беглого взгляда вполне хватало, чтобы догадаться: счёт выпитому сегодня проще вести на литры. Я, было, присел поклевать царственных объедков (недоеденную половину купленного на Владимирском рынке молочного – да, обращаю ваше внимание! – именно молочного поросёнка), когда в коридорчике промеж передней и кухней показалась устойчивая, но основательно покачивающаяся фигура тестя (фигура, замечу я в скобках, если не стройная, то уж атлетическая, по крайней мере – правда, без тошнотворной этой стайерской поджарости; скажем так: богатырская была фигура. Этакий оживший портрет бородатого Хемингуэя - который, по инерции не столь давнишней моды, украшал многие одиноко-малогабаритные спальни выпускниц гуманитарных факультетов).
В могучей своей руке сей буря-богатырь сжимал высокую бутылку водки ёмкостью 0,75 литра – которая в то время, иначе, как «сабонисом» (по аналогии со знаменитым баскетболистом) в народе и не звалась.
- Ты знаешь, - начал он свою речь, - эта бутылка была куплена в «Метрополе» минут сорок назад за четырнадцать рублей. (Последовала красноречивая пауза). Надеюсь, ты в полной мере осознаёшь, что распивать её завтра, в одиннадцать утра – не только смешно, но и преступно?!
Я понимал и осознавал. Мы сели за стол. Разговор, как это всегда бывает во время спонтанных пьянок, некоторое время беспорядочно скакал с одной темы на другую – до тех пор, пока мы, «уговорив» полбутылки, не заострились на архитектуре. Вэвэ, как звали его друзья - и, за глаза, студенты (полное имя-отчество тестя было Владимир Вениаминович), обладал одним интересным свойством: сильно выпив, он становился удивительно упрям – и с необычайным фанатизмом защищал любое, самое нелепое утверждение, совершенно даже случайно попавшееся ему на язык. Или вдруг становился одержим новой идеей, причём степень маразма идеи этой в расчёт вообще не бралась. Однажды, появившись вот так же – валко и значительно, как доверху гружёный лесовоз на крутых волнах северного моря - он, материализовавшись из мрака передней, молвил: «Ты знаешь, как высоко ценят гурманы черепаховый суп»? – «Ну, да»… - осторожно ответил я. – «Я сегодня был в зоомагазине с приятелем; - веско, со значением, молвил тесть, – он для сына покупал попугая… Так вот; черепах там – море! И всего по девяносто копеек штука!» – он воззрился на меня в ожидании восторженной догадки. - «Понимаете, это не те черепахи… - (не знаю, почему, но я почувствовал себя виноватым и принялся выкручиваться, как бы оправдываясь). – Те, из которых суп и консервы делают, называются "зелёными” – они очень большие, весят несколько десятков, если не сотен, килограмм; а ловят их в океане, в тихоокеанском бассейне… Но гурманы эти очень быстро привели черепах на грань полного истребления; были приняты соответствующие законы, а посему и мода на черепаховые супы уже давно сошла на нет»… - «Ха!.. "зелёные” черепахи! Да какая гурманам разница, если вот паскудные французы даже лягушек жрут»?! – всё более воодушевлялся тесть. – «А побочные производства? Оправы для очков, гребни, ручки»… - «Но мясо всё-таки не то»… - заметил я. - «Жаль! - вдруг, с несвойственной для него кротостью, успокоился тесть. – Идея была хорошая»… Сейчас же он отстаивал так называемую «сталинскую» архитектуру – которую я, в свою очередь, решительно критиковал: мол, эти уродливые башенки, шпили…
- Да! – соглашался тесть. Однако, в качестве последнего аргумента, говорил: – Но… Но с них же так удобно вести прицельный огонь!..
На том и порешили – благо, нелигитимно купленный у халдеев из «Метрополя» сабонис уже исчерпал свою влагу до дна.
…Утро наступало расплывчато и пунктирно – так, как будто великий «кто-то» упорно вдавливал его мне в сознание через несколько слоёв сероватой марли. На определённом этапе моего человеческого сознания, избежать этого нашествия реальности уже не представлялось возможным. Процесс был мучительным – и тут, неким языческим Перуном, в моё сознание проник образ бородатого тестя, заботливо склонившегося над моей подушкой. «Душ – это хорошо!» – безапелляционно заявило божество – и последующие тридцать минут своей жизни я провёл под напористыми струями воды, то холодной, то горячей (так посоветовал Перун).
 Мой выход из ванной приветствовался канонадой рвущихся от нечеловеческого напряжения колечек жира в кусках «особой» колбасы, тщательно и любовно нарезанной тестем небольшими квадратиками и затем вероломно сброшенной на раскалённую сковородку. Ещё мгновение – и вот, залитая яйцами, сбитыми с молоком, колбаса уже не стонет, а лишь глухо бубнит о своём бесславном прошлом. «Так надо!» – строго говорит тесть, и на столе предо мною возникает не только половина пышущего жаром омлета с нарезанным дольками солёным огурцом на обочине огромной тарелки, но и – невесть, откуда взявшаяся! – рюмка холодной водки, чуть взмокшая от осознания собственной значимости. «Ну, вот! – вскользь подумал я. – Сегодня можно не работать»… Впрочем, моя "работа” в то счастливое время заключалась в разыгрывании гамм, пассажей и этюдов на шестиструнной гитаре – и, учитывая пору летних каникул, была занятием сугубо добровольным.