Медовый месяц, или ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ#6

Мне было приятно рассказывать; изрядно подвыпившие и насупившиеся профессора слушали меня внимательно. (Именно тогда я в первый раз подумал, что, возможно, подлинным моим призванием была бы работа воспитателя в детском саду). И лишь сильно уязвлённый марксист Уваров (видать, роль посыльного за водкой сильно щемила его самолюбие), постоянно лез с дурацкими комментариями.
- То есть, по сути, хвалёный этот ваш эпос оправдывает братоубийство; ведь так выходит? - неприятно хохотнул он, перебив меня в очередной раз. А я, господа, позволю себе заметить, не выношу неуважения - недопустимого, на мой взгляд, не только по отношению к человеку моложе вас, но и даже и к младенцу. Много позже в своей жизни именно по этой причине разошлись наши пути с одним моим другом-дирижёром; будучи лицом одной из кавказских национальностей, он довольно свободно трактовал принципы, завещанные дедами: так, «уважение к старшим» в его прочтении звучало, как «неуважение к младшим». Но это – реплика в сторону, как говорится. А на рассматриваемом отрезке моего земного существования я должен был выдать ответ распоясавшемуся марксистско-ленинскому теоретику, к чему я немедленно и приступил.
- Для марксистов и материалистов я повторяю и суммирую, - начал я. Тесть одобрительно хмыкнул.
- Арджуна должен был выступить против того, кто захватил его престол и угнетал страну; борьба за освобождение народа и восстановление порядка и мира была его долгом. Но многие любимые товарищи и друзья стояли по другую сторону поля битвы, надрывая сердце Арджуны мукой и сомнениями. Мог ли он убивать тех, кого любил и почитал; мог ли пренебречь узами родства? Справедливость должна быть соблюдена, иначе будет попран закон: но может ли быть безгрешным убийство? Ответ Кришны можно свести к следующему: не имей личного интереса в событии, но совершай долг - исполняй все свои обязанности без страсти или желания, без гнева или ненависти… И тогда ты сохранишь главное – внутреннюю свободу…
- Да, да! - подтвердил Данилин, преподававший французский в Герценовском институте. - Для индусов главное - не обзаводиться земными привязанностями, потому что это как бы навешивает на тебя новые кармические связи, увеличивая срок жизни на земле…
- Костя, а ведь это трудно, а?! – «подколол» тесть Данилина, недавно женившегося вторым браком.
- Нет, Вова! Это как раз легко!.. - воодушевлённо возразил Данилин. - Иногда надо лишь задуматься… Вот, кто-то, может, и в курсе: мы с Танечкой поначалу, как ни прятались, всё же «засветились» на кафедре… Предстояло заседание кафедры за «аморалку»; неизбежный развод с Зоей, увольнение - ибо работать с ней под одной крышей я всё равно бы не смог… Мне казалось, что жизнь кончена!
- А она, тем не менее, продолжается! - проговорил Вэвэ с нажимом и поднял рюмку. Все дружно выпили, а Данилин, ухарски утерев рот рукой, продолжил:
- Да, жизнь кончена – думал я. И, перед советом кафедры, я пошёл в сквер с собакой в совершенно жутком настроении. А Рон резвился, играл, бегал за палкой… Я тогда подумал: вот, пёс сыт, гуляет с хозяином – и счастлив! Думаю, а что мне мешает быть счастливым?! Да ничего! Ни-че-го!!! Вся эта кафедра-хуяфедра?!. Да разве в этом – смысл жизни?!. У меня просто крылья за спиной выросли! И я пришёл на кафедру и сказал: вы вот все тут собрались, чтобы судить меня за аморальное поведение? За что? За то, что я люблю молодую, красивую женщину, и она меня любит?! Мы – прекрасные собеседники, отличные любовники; нам хорошо вместе… Скорее, говорю, уж ты, Синицкий (это завкафедрой) аморален – женившийся на богатой старухе, и в ожидании её смерти тешащийся с лаборантками! А я – после трудного объяснения с Зоей – не чувствую за собой ни малейшей вины; так уж вышло… - и пошёл к выходу.
- А они? - заинтригованно спросил Добужаев, оператор со студии документальных фильмов.
- Они молчали и таращили глаза, как рыбки в аквариуме! - хохотнул Данилин. - Но это ещё не всё… Такое у меня удивительное настроение было; но, уже почти дойдя до двери, я понял, что сказал не всё… Что какая-то вещь – не очень, может быть, и значительная – осталась не высказанной; а в такой ситуации надо говорить всё! И я вернулся.
- И что же ты сказал? - поинтересовался Уваров.
- Я сказал… - помолчав в предвкушении эффектной концовки, улыбнулся интеллигентный Данилин. – Вы не поверите! Я сказал: «Да пошли вы все НА Х…Й!!!»
Раздался дружный хохот. Воцарилось веселье, и легендарная фраза Данилина была немедленно торжественно оглашена ещё раз – теперь уже в качестве тоста.
- И с тех пор я живу совсем по-другому, - отсмеявшись, заключил Данилин. - Теперь я – простой преподаватель французского; но вместо мифической, из пальца высосанной научной карьеры, занимаюсь действительно полезным делом: учу студентов иностранному языку. И чувствую себя Богом, творящим собственную судьбу…
- Великий поступок! Всего несколько слов правды, но…- подал голос Добужаев. - Решиться на такое… Литра не хватит! - эмоционально закончил он.
- Недаром булгаковский Иешуа говорил, что правду говорить легко и приятно! - заметил тесть.
- Ни хера подобного! - вскинулся литературный критик Топорков. - Попробуй, сообщи правду автору книжки бездарных стишков. Всю жизнь потом дерьма не оберёшься!
- А может, это времена такие дикие наступили, что простое речение правдивых слов даётся огромным трудом; почти подвигом? – сведя брови к переносице, предположил Вэвэ.
- Чтобы говорить правду было приятно и легко, наверное, и в самом деле нужно быть если не Богом, то уж его сыном, по крайней мере… - задумчиво произнёс впавший в лирическое настроение Добужаев.