ГЛАВА 16. «ТОСКА»#15

В январе 1964 года оперой "Тоска" в постановке "Ковент-Гарден" ознаменовалось возвращение великой Каллас на сцену (после двух- или трехлетнего ее отсутствия). Это стало событием мирового значения. Невозможно передать ощущения того незабываемого вечера. Думаю, для такого чувствительного человека, каким была Мария, выступление после длительного перерыва, скорее всего, обернулось настоящей пыткой. Трудно представить испытание более тяжкое, чем возвращение на сцену актера, чье имя не сходит с газетных полос, - это пострашнее дебюта. Вы попадаете под перекрестный огонь пытливых взглядов, вас рассматривают, вас критически оценивают. Триумф или распятие?.. Никогда не знаешь, как распорядится судьба: одарит успехом или заставит изведать горечь поражения.

Театр "Ковент-Гарден" жил в безумном напряжении и страхе: вдруг Каллас откажется от выступления в последний момент? У Сандера Горлински, ее менеджера, ни на что больше не оставалось времени. Присутствие посторонних лиц на всех репетициях категорически воспрещалось. Газеты ограничивались лаконичными сообщениями, подтверждавшими, что все идет нормально.

В связи с этой обстановкой секретности мне вспомнился один забавный инцидент. На репетиции второго акта Мария отсутствовала - легкая простуда. Вместо нее играл Джон Копли. Так уж случилось, что одна знатная, титулованная леди зашла в этот момент в театральную кассу. Сообразив, что репетиция идет полным ходом, она упросила сержанта Мартина позволить ей хоть краешком глаза взглянуть на знаменитую диву. Но дверь, когда сержант ее приоткрыл, скрипнула... Бедняга, не теряя респектабельности, которой он славился, начал объяснять, что, конечно, не должен был этого делать даже для такой изысканной дамы. Но может быть, ему разрешат открыть небольшое окошко, выходящее в зал, чтобы она могла по крайней мере услышать одну или две ноты в исполнении знаменитой певицы?

Эту его просьбу решили уважить. Как раз в этот момент Джон Копли, с бородой, в очках, припав к моей груди, исторг мучительный вопль: "Ах! Сил нет больше! Что мне делать?.."

"Какой безупречный голос! - восхищенно простонала леди и, обращаясь к сержанту Мартину, добавила: - Как я вам благодарна!" И она удалилась, вполне довольная услышанным...

Однако по мере того, как приближался день премьеры, забавных эпизодов становилось все меньше. Дэвид Уэбстер в известной мере препоручил Марию моим заботам: я должен был ее уговаривать, подбадривать, поддерживать - словом, окружить таким вниманием, на какое только способен певец в отношении своего коллеги. Никогда, пожалуй, не дорожил я оказанным мне доверием настолько, как в те дни. Мы работали помногу, Мария всегда отличалась необыкновенной добросовестностью. Однако после многочасовых репетиций она звонила мне по телефону, и мы подробно обсуждали наши роли, снова и снова возвращались к тем или иным сценам. На генеральной репетиции, где она выглядела юной девушкой, Мария, одетая в красивое бледно-розовое платье, заказанное для нее Дзеффирелли, испытывала смертельный страх, но пела уверенно, играла превосходно. За кулисами так оглушительно щелкали затворы фотокамер, что казалось, будто мы находимся в бюро, где работают двадцать машинисток. Обстановка накалилась до предела, и даже Дэвид Уэбстер с трудом, я уверен, удерживал на лице свою обычную едва уловимую улыбку.

21 января 1964 года. Вот описание того незабываемого представления, сделанное моей женой Тильдой в ее дневнике на следующее утро: "Что за чудный вечер! Прекрасная постановка, хотя впервые в моей жизни ария "Vissi d'arte" не удостоилась аплодисментов. (Мое мнение таково: публика была настолько очарована зрелищем, что не посмела прерывать действие неуместными овациями. - Т. Г.) Второй акт просто невероятен: два исполина оперного искусства кланялись друг другу перед занавесом, подобно учтивым соперникам. После нескончаемой овации сценой завладели зрители. Я увидела, как сдержанные англичане буквально сходили с ума: они снимали с себя пиджаки, галстуки, бог знает что еще и отчаянно размахивали ими. Тито был неподражаем, а реакции обоих отличались необыкновенной точностью. Безусловно, Мария основательно перетряхнула привычный образ Тоски, придав ему гораздо большую человечность и открытость. Но на это способна только она. Того, кто отважился бы последовать ее примеру, я предупредила бы: остерегитесь!"

Несмотря на головокружительный, не имеющий равных успех, Мария оставалась исключительно нервным и впечатлительным человеком. В день спектакля она непременно звонила мне и говорила, что не сможет петь, у нее пропал голос или ее не удовлетворяет второй акт - его надо от начала до конца переделать. Я по полчаса проводил у телефона, утешал и подбадривал бедную девочку. "Ну что ж, - говорил я, - ты петь не будешь. Тебе пора на покой. В этот раз ты только подыгрывай, а уж вокал я возьму на себя". Или: "Ладно, можешь переделать все, что тебе хочется. Ты же знаешь, мы прекрасно понимаем друг друга". И так далее и тому подобное...

Накануне спектакля, прежде чем выйти на сцену, Мария заходила за мной в гримуборную, и я отводил ее за кулисы, держа в своей ладони ее ледяную руку и нашептывая ей что-то ободряющее. Ручейки пота сбегали по ее шее за вырез платья. После превосходно спетого дуэта с Чиони она уходила за кулисы, пожимала мне руку, желая удачи, и оставалась там до тех пор, пока я не закончу свою первую фразу. Было что-то чертовски трогательное в ее заботливом отношении к коллегам, она не забывала о своих товарищах, даже когда была поглощена собственной ролью.

Мы дали шесть спектаклей в Лондоне и тем же составом выступили в Париже и Нью-Йорке. Вряд ли кто-либо из нас забудет эти гастроли. Я, например, никогда. И не только потому, что спектакли отличались высоким художественным уровнем, но и благодаря нашим необыкновенным отношениям, той атмосфере взаимопонимания, которая объединяла нас.

Марии Каллас посвящены, наверное, десятки книг.

 И совсем немного написано о ее ранимой, одинокой и такой непростой натуре. Я смог добавить лишь несколько штрихов. Ее звезда недолго сияла на театральном небосклоне, своим ярким светом привлекая внимание всего мира. Мария обладала неизъяснимой магией, совершенно неповторимой. Я всегда знал: она бессмертна. И ее бессмертие продолжается.